В высшей степени нравственно и умилительно когда адвокат

Обновлено: 02.05.2024

«Отчет о виденном, слышанном и прочитанном»

Литературная деятельность Достоевского была сопряжена с «тоской по текущему», другими словами, с глубоким интересом к современным событиям, характерным явлениям, выразительным деталям окружавшей его действительности. Наблюдая за всеми оттенками развития «живой жизни», он с неослабным вниманием следил за отражением ее проявлений в русской и иностранной периодике. По признанию очевидцев, писатель ежедневно просматривал газеты и журналы «до последней литеры», стремясь уловить в богатом многообразии значительных и мелких фактов их внутреннее единство, социально-психологические основания, духовно-нравственную суть, философско-исторический смысл.

Такая потребность диктовалась не только своеобразием романистики Достоевского, в которой органично сплавились вечные темы и злободневные проблемы, мировые вопросы и узнаваемые детали быта, высокая художественность и острая публицистичность. Писатель всегда испытывал страстное желание говорить напрямую с читателем, непосредственно влиять на ход социального развития, вносить незамедлительный вклад в улучшение отношений между людьми. Еще в издаваемых им совместно с братом в 1860-х годах журналах «Время» и «Эпоха» печатались его отдельные художественно-публицистические очерки и фельетоны.

Однако Достоевский намеревался выпускать сначала единоличный журнал «Записная книга», а затем – «нечто вроде газеты». Эти замыслы частично осуществились в 1873 году, когда в редактируемом им в это время журнале князя В. П. Мещерского «Гражданин» стали печататься первые главы «Дневника писателя». Но заданные рамки еженедельника и зависимость от издателя в какой-то степени ограничивали как тематическую направленность статей Достоевского, так и их идейное содержание. И вполне естественно, что он стремился к большей свободе в освещении «бездны тем», волновавших его, к раскованной беседе с читателями прямо от своего лица, не прибегая к услугам редакционных и издательских посредников.

С 1876 по 1881 год (с двухлетним перерывом, занятым работой над «Братьями Карамазовыми») Достоевский выпускал «Дневник писателя» уже как самостоятельное издание, выходившее, как правило, раз в месяц отдельными номерами, объемом от полутора до двух листов (по шестнадцать страниц в листе) каждый. В предуведомляющем объявлении, появившемся в петербургских газетах, он разъяснял: «Это будет дневник в буквальном смысле слова, отчет о действительно выжитых в каждый месяц впечатлениях, отчет о виденном, слышанном и прочитанном».

И в самом деле, на его страницах автор заводит пристрастный разговор, перемежающийся с личными воспоминаниями, о разных вещах и внешне вроде бы совсем не соприкасающихся сферах – о внешней и внутренней политике, аграрных отношениях и земельной собственности, развитии промышленности и торговли, научных открытиях и военных действиях. Внимание писателя привлекают железнодорожные катастрофы, судебные процессы, увлечение интеллигенции спиритизмом, распространение самоубийств среди молодежи. Его беспокоит распад семейных связей, разрыв между различными сословиями, торжество «золотого мешка», эпидемия пьянства, искажение русского языка и многие другие больные вопросы. Перед читателем открывается широчайшая историческая панорама пореформенной России: именитые сановники и неукорененные мещане, разорившиеся помещики и преуспевающие юристы, консерваторы и либералы, бывшие петрашевцы и народившиеся анархисты, смиренные крестьяне и самодовольные буржуа. Читатель знакомится и с необычными суждениями автора о личности и творчестве Пушкина, Некрасова, Толстого…

Однако «Дневник писателя» – не многокрасочная фотография и не калейдоскоп постоянно сменяющих друг друга пестрых фактов и непересекающихся тем. В нем есть свои закономерности, имеющие первостепенное значение. Взять, к примеру, «детскую тему», дающую к тому же наглядное представление о стиле и методах публицистической работы автора. Присутствуя на рождественской елке в клубе художников, Достоевский внимательно всматривается в лица и манеры, изучает психологию мальчиков и девочек разного возраста. Но его наиконкретнейшие наблюдения тотчас же вырастают до проницательных размышлений об облегченной педагогике, «обжорливой младости», «праве на бесчестье». Одновременно он не может не сравнивать поведение так называемых благополучных подростков с судьбами их обездоленных сверстников, живущих среди пьянства и разврата, гибнущих от голода и лишений. Писатель посещает воспитательный дом, колонию малолетних преступников, просиживает целыми днями на судебных заседаниях, где защищают интересы детей. Его страстные, психологически и нравственно обоснованные выступления в защиту их интересов не только помогают иной раз вынести более справедливый приговор, как в случае с молодой беременной женщиной, в состоянии аффекта столкнувшей с четвертого этажа шестилетнюю падчерицу, но и подвигают к раздумьям о взаимоотношениях «отцов» и «детей», об ответственности общества за воспитание подрастающего поколения, от которого зависит будущее России.

Это характерное для каждой страницы «Дневника» столкновение личного и социального, конкретного и общего можно пронаблюдать – по тематическому контрасту – и в совсем иной области авторских рассуждений, рассуждений о внешней политике: о неприемлемости усиления милитаризма бисмарковской Германии, о коварстве правительственных действий Англии и Австрии и, в первую очередь, о необходимости деятельной помощи России угнетенным славянам. В 1875–1876 годах Герцеговина и Босния, а затем Болгария и Сербия восстали против турецкого ига. Государственные власти, испытывая давление европейской дипломатии, поначалу не решались выступить открыто на стороне восставших. В обществе же разрасталось добровольческое движение, в котором приняли участие представители всех сословий. Большую роль в этом движении играл славянский благотворительный комитет, организованный для помощи братским народам. Его членом был и Достоевский, неустанно призывавший со страниц «Дневника» к активной поддержке национально-освободительной борьбы славян и последовательно освещавший ее развитие. С точностью военных сводок он сообщает о ходе боевых операций, со знанием дела обсуждает замыслы европейских правительств или насущные проблемы тактики и вооружения, с глубокой болью рассказывает о мучительных страданиях болгар, особенно женщин и детей, с сердечной гордостью повествует о геройстве и благородстве добровольцев, о пожертвованиях русского народа в пользу угнетенных славян. Вместе с тем готовность к бескорыстной помощи, объединявшей людей поверх социальных барьеров и сословных границ и укреплявшей их души сознанием самопожертвования, наводила Достоевского на размышления о том, что Россия в будущем сможет сказать миру «великое слово», способное служить «заветом общечеловеческого единения, и уже не в духе личного эгоизма, которым люди и нации искусственно и неестественно единятся теперь в своей цивилизации, из борьбы за существование, положительной наукой определяя свободному духу нравственные границы, в то же время роя друг другу ямы, произнося друг на друга ложь, хулу и клевету». Осмысляя конкретные факты участия России в освободительной войне на Балканах, писатель приходит ко все более обобщающим выводам: «Если нации не будут жить высшими, бескорыстными идеями и высшими целями служения человечеству, то погибнут эти нации несомненно, окоченеют, обессилеют и умрут».

И о чем бы ни заводил речь автор «Дневника» – будь то общество покровительства животным или литературные типы, замученный солдат или добрая няня, кукольное поведение дипломатов или игривые манеры адвокатов, кровавая реальность террористических действий или утопические мечтания о «золотом веке», – его мысль всегда обогащает текущие факты глубинными ассоциациями и аналогиями, включает их в главные направления развития культуры и цивилизации, истории и идеологии, общественных противоречий и идейных разногласий. Причем при освещении столь разнородных тем на предельно конкретном и одновременно общечеловеческом уровне Достоевский органично соединял различные стили и жанры, строгую логику и художественные образы, «наивную обнаженность иной мысли» и конкретные диалогические построения, что позволяло передать всю сложность и неодномерность рассматриваемой проблематики. В самой же этой проблематике он стремился определить ее этическую сущность, а также «отыскать и указать, по возможности, нашу национальную и народную точку зрения». По мнению Достоевского, всякое явление современной действительности должно рассматриваться сквозь призму опыта прошлого, не перестающего оказывать свое воздействие на настоящее через те или иные традиции. И чем значительнее национальное, историческое и общечеловеческое понимание злободневных текущих задач, тем убедительнее их сегодняшнее решение.

454. Прочитайте отрывок из «Дневника писателя» Ф. Достоевского. Найдите и выпишите из текста предложения с однородным соподчинением придаточных. Определите их тип. Выделите грамматические основы, составьте схемы этих предложений.
В высшей степени нравственно и умилительно, когда адвокат употребляет свой труд и талант на защиту несчастных; это друг человечества. Но вот у вас является мысль, что он заведомо защищает и оправдывает виновного, мало того, что он иначе и сделать не может. Мне ответят, что суд не может лишить помощи адвокатской никакого преступника и что честный адвокат всегда в этом случае останется честным, всегда найдёт и определит настоящую степень виновности своего клиента, но лишь не даст его наказать сверх меры.
Мне кажется, что избежать фальши и сохранить честность и совесть адвокату так же трудно, вообще говоря, как и всякому человеку достигнуть райского состояния. Ведь уж случалось нам слышать, как адвокаты почти клянутся в суде, вслух, обращаясь к присяжным, что они — единственно потому только взялись защищать своих клиентов, что вполне убедились в их невинности. Когда вы выслушиваете эти клятвы, в вас тотчас же и неотразимо вселяется самое скверное подозрение: «А ну, если лжёт и только деньги взял?» И действительно, очень часто выходило потом, что эти, с таким жаром защищаемые клиенты, оказывались вполне и бесспорно виновными. Я не знаю, бывали ли у нас случаи, что адвокаты, желая до конца выдержать свой характер вполне убеждённых в невинности своих клиентов людей, падали в обморок, когда присяжные выносили обвинительный приговор? Но что проливали слёзы, то это, кажется, уже случалось в нашем столь молодом ещё суде. Как хотите, а тут, во всём этом установлении, сверх всего бесспорно прекрасного, заключается как бы нечто грустное. Право: слышится народное словцо: «Адвокат — нанятая совесть»; но главное, кроме всего этого, мерещится нелепейший парадокс, что адвокат и никогда не может действовать по совести, не может не играть своею совестью, если б даже и хотел не играть, что это уже такой обречённый на бессовестность человек и что, наконец, самое главное и серьёзное во всём этом то, что такое грустное положение дела как бы даже узаконено кем-то и чем-то, так что считается уже вовсе не уклонением, а, напротив, даже самым нормальным порядком.
1. Устно охарактеризуйте остальные придаточные: определите их типы и виды подчинительной связи.
2. Определите средства связи предложений первого абзаца.
3. Какие черты жанра дневника вы заметили в отрывке? Какие признаки дневниковых записей отсутствуют?
4. Докажите, что перед вами — текст-рассуждение. Что волнует Ф. Достоевского? О какой проблеме он рассуждает? Какие аргументы для обоснования своего мнения приводит Ф. Достоевский?
5. Порассуждайте над проблемой, затронутой в тексте. Запишите свои рассуждения в жанре дневника, приводя аргументы из художественного произведения.
3. В тексте не указана дата его записи. Указание даты записи является наиболее характерным признаком жанра дневника. Текст не обращается ни к кому прямо. Он представляет собой личный взгляд автора, а также его личные размышления и анализ исследуемого им события.
4. Достоевский в тексте выдвигает гипотезу: «Может ли адвокат остаться честным в том случае, когда он защищает преступника». Второй абзац текста содержит рассуждения автора о выдвинутой им гипотезе, приводятся те или иные аргументы в ее защиту. В конце содержится вывод: «Адвокат никогда не может действовать по совести».
?
5. Профессия адвоката на протяжении веков считалась (да и продолжает считаться) одной из самых престижных. И ведь это так: адвокат, в случае своей успешности, получает достаточно большую зарплату, обладает многими привилегиями, да и вообще, по сути, является неким вершителем судеб. И именно это является весьма значительной проблемой.
Адвокат для подсудимого является своего рода доверенным лицом – зачастую, он единственный может знать все детали раскрываемого преступления. Следовательно, нередки случаи, когда адвокаты защищают в суде заведомо виновного человека и знают об этом, т.е. преступают через общепринятые нормы морали.
Что именно может ими двигать в таких ситуациях? Деньги? Страх за свою жизнь? Но являются ли эти критерии достаточными для того, чтобы пойти против этики и морали? Вероятно, мы этого не узнаем и выбор всегда будет за самим человеком, выбравшим путь адвоката.
Неслучайно и в художественной литературе образ адвоката зачастую показан в сатирическом (вспомним хотя бы образ адвокат у Чарльза Диккенса или Оскара Уайльда) или негативном ключе. Одним из наиболее ярких примеров отрицательного образа адвоката в литературе является Виктор Комаровский из романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго». По сути, все отрицательные события в романе происходят либо от него самого, либо при его непосредственном участии. Крайне богатый и расчетливый, Комаровский делал лишь то, что было выгодно ему самому, не особо заботясь о чувствах других людей.

На этой странице вы сможете найти и списать готовое домешнее задание (ГДЗ) для школьников по предмету Русский язык, которые посещают 10-11 класс из книги или рабочей тетради под названием/издательством "Учебник", которая была написана автором/авторами: Гольцова. ГДЗ представлено для списывания совершенно бесплатно и в открытом доступе.

Как мне кажется, редко кто задумывается над проблемой, освещённой Ф. Достоевским в «Дневнике писателя», хотя она действительно важна и актуальна в любое время, ведь на примере адвоката он показал проблему, неоднозначности выполнения своих законных полномочий.

Так, с одной стороны нет сомнений, что «в высшей степени нравственно и умилительно, когда адвокат употребляет свой труд на защиту несчастных».

Ведь тогда хороший человек спасает другого хорошего человека от возможно рокового приговора. Однако в компетенцию адвоката входит защищать всех, в том числе и виновных. Автор передаёт мысль о том, что «честный адвокат останется честным», если, признавая всю виновность преступника, не допустит наказания сверх меры. Ведь в таком случае, он, не прибегнув к обману, исполнит свои обязанности, но в тоже время приблизит торжество справедливости.

Бывает очень нередко такое, что правосудие (т. е. то, ради чего вообще и существуют суды) и вовсе теряет какую-либо ценность в глазах адвоката, готового разыграть первоклассный цирк возможно исключительно ради денег или деловой репутации.

Автора безусловно печалит обречённость адвоката «на бессовестность» и особенно то, «что такое грустное положение даже узаконено». С досадой писатель завершает своё рассуждение на мысли о том, что поиск лазеек, считается «нормальным порядком», а вовсе не уклонением…

Не могу не разделять позиции автора касательно этой проблемы, ведь с похожим «нормальным порядком», сталкиваются далеко не только адвокаты. В повседневной жизни нас всюду окружают узаконенные беззакония, которые никем не могут быть прекращены.

Как бы то ни было, жирная муха предвзятого отношения всегда будет жужжать над головой адвоката (не важно какой он человек сам по себе), пока не будет проведена черта между моральным и аморальным, пока не будет разницы между тем, кто спасает судьбы и тем, кто наживается на чужом несчастье, пока порядочный человек не получит право честно выполнять свою работу, не причиняя тем самым себе убытка. Именно поэтому я считаю рассуждение Ф. Достоевского крайне значимым, ведь если никто не задумается над таким положением дел, то перспективы могут ждать ещё более печальные, чем-то, что есть сейчас.

Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Впрочем, собственно об адвокатах лишь два слова. Только лишь взял перо и уж боюсь. Заранее краснею за наивность моих вопросов и предположений. Ведь слишком уж было бы наивно и невинно с моей стороны распространяться, например, о том, какое полезное и приятное учреждение адвокатура. Вот человек совершил преступление, а законов не знает; он готов сознаться, но является адвокат и доказывает ему, что он не только прав, но и свят. Он подводит ему законы, он подыскивает ему такое руководящее решение кассационного департамента сената, которое вдруг дает делу совсем иной вид, и кончает тем, что вытягивает из ямы несчастного. Преприятная вещь! Положим, тут могут поспорить и возразить, что это отчасти безнравственно. Но вот перед вами невинный, совсем уж невинный, простячок, а улики, однако, такие и прокурор их так сгруппировал, что совсем бы, кажется, погибать человеку за чужую вину. Человек притом темный, законов ни в зуб и только знает бормочет: «Знать не знаю, ведать не ведаю», — чем под конец раздражает и присяжных, и судей. Но является адвокат, съевший зубы на законах, подводит статью, подводит руководящее решение кассационного департамента сената, сбивает с толку прокурора, и вот — невинный оправдан. Нет, это полезно. Что бы стал делать у нас невинный без адвоката?

Всё это, повторяю, рассуждения наивные и всем известные. Но все-таки чрезвычайно приятно иметь адвоката. Я сам испытал это ошущение, когда однажды, редактируя одну газету, вдруг нечаянно, по недосмотру (что со всеми случается) пропустил одно известие, которое не мог напечатать иначе, как с разрешения г-на министра двора. И вот мне вдруг объявили, что я под судом. Я и защищаться-то не хотел; «вина» моя была даже и мне очевидна: я преступил ясно начертанный закон, и юридического спору быть не могло. Но суд мне назначил адвоката (человека несколько мне знакомого и с которым мы заседали прежде в одном «Обществе»). Он мне вдруг объявил, что я не только не виноват, но и совершенно прав, и что он твердо намерен отстоять меня изо всех сил. Я выслушал это, разумеется, с удовольствием; когда же настал суд, то, признаюсь, я вынес совершенно неожиданное впечатление: я видел и слушал, как говорил мой адвокат, и мысль о том, что я, совершенно виноватый, вдруг выхожу совсем правым, была так забавна и в то же время так почему-то привлекательна, что, признаюсь, эти полчаса в суде я отношу к самым веселым в моей жизни; но ведь я был не юрист и потому не понимал, что совершенно прав. Меня, конечно, осудили: литераторов судят строго; я заплатил двадцать пять рублей и, сверх того, отсидел два дня на Сенной, на абвахте, где провел время премило, даже с некоторою пользою и кое с кем и с чем познакомился. А впрочем, я чувствую, что сильно соскочил в сторону; перейду опять к серьезному.

В высшей степени нравственно и умилительно, когда адвокат употребляет свой труд и талант на защиту несчастных; это друг человечества. Но вот у вас является мысль, что он заведомо защищает и оправдывает виновного, мало того, что он иначе и сделать не может, если б и хотел. Мне ответят, что суд не может лишить помощи адвокатской никакого преступника и что честный адвокат всегда в этом случае останется честным, ибо всегда найдет и определит настоящую степень виновности своего клиента, но лишь не даст его наказать сверх меры и т. д. и т. д. Это так, хотя это предположение и похоже на самый безграничный идеализм. Мне кажется, что избежать фальши и сохранить честность и совесть адвокату так же трудно, вообще говоря, как и всякому человеку достигнуть райского состояния. Ведь уж случалось нам слышать, как адвокаты почти клянутся в суде, вслух, обращаясь к присяжным, что они — единственно потому только взялись защищать своих клиентов, что вполне убедились в их невинности.

Когда вы выслушиваете эти клятвы, в вас тотчас же и неотразимо вселяется самое скверное подозрение: «А ну, если лжет и только деньги взял?» И действительно, очень часто выходило потом, что эти, с таким жаром защищаемые клиенты, оказывались вполне и бесспорно виновными. Я не знаю, бывали ли у нас случаи, что адвокаты, желая до конца вьдержать свой характер вполне убежденных в невинности своих клиентов людей, падали в обморок, когда присяжные выносили обвинительный приговор? Но что проливали слезы, то это, кажется, уже случалось в нашем столь молодом еще суде. Как хотите, а тут, во всем этом установлении, сверх всего бесспорно прекрасного, заключается как бы нечто грустное. Право: мерещатся «Подковырники-Клещи», слышится народное словцо: «адвокат — нанятая совесть»; но главное, кроме всего этого, мерещится нелепейший парадокс, что адвокат и никогда не может действовать по совести, не может не играть своею совестью, если б даже и хотел не играть, что это уже такой обреченный на бессовестность человек и что, наконец, самое главное и серьезное во всем этом то, что такое грустное положение дела как бы даже узаконено кем-то и чем-то, так что считается уже вовсе не уклонением, а, напротив, даже самым нормальным порядком…

Впрочем, оставим; чувствую из всех сил, что заговорил не на свою тему. И даже уверен, что юридической наукой все эти недоразумения давным-давно уже разрешены, к полному спокойствию всех и каждого, а только я один из всех про это ничего не знаю. Поговорю лучше о таланте; всё же я тут хоть капельку да компетентнее.

Что такое талант? Талант есть, во-первых, преполезная вещь. Литературный талант, например, есть способность сказать или выразить хорошо там, где бездарность скажет и выразит дурно. Вы скажете, что прежде всего нужно направление и уже после талант. Пусть, согласен, я не о художественности собрался говорить, а лишь о некоторых свойствах таланта, говоря вообще. Свойства таланта, говоря вообще, чрезвычайно разнообразны и иногда просто несносны. Во-первых, talent oblige, «талант обязывает» — к чему, например? Иногда к самым дурным вещам. Представляется неразрешимый вопрос: талант ли обладает человеком или человек своим талантом? Мне кажется, сколько я ни следил и ни наблюдал за талантами, живыми и мертвыми, чрезвычайно редко человек способен совладать с своим дарованием, и что, напротив, почти всегда талант порабощает себе своего обладателя, так сказать, как бы схватывая его за шиворот (да, именно в таком унизительном нередко виде) и унося его на весьма далекие расстояния от настоящей дороги. У Гоголя где-то (забыл где) один враль начал об чем-то рассказывать и, может быть, сказал бы правду, «но сами собою представились такие подробности» в рассказе, что уж никак нельзя было сказать правду. Это я, конечно, лишь для сравнения, хотя действительно есть таланты собственно вралей или вранья. Романист Теккерей, рисуя одного такого светского враля и забавника, порядочного, впрочем, общества, и шатавшегося по лордам, рассказывает, что он, уходя откуда-нибудь, любил оставлять после себя взрыв смеха, то есть приберегал самую лучшую выходку или остроту к концу. Знаете что: мне кажется, очень трудно оставаться и, так сказать, уберечь себя честным человеком, когда так заботишься приберечь самое меткое словцо к концу, чтобы оставить по себе взрыв смеха. Самая забота эта так мелочна, что под конец должна выгнать из человека всё серьезное. И к тому же если меткое словцо к концу не припасено, то его надо ведь выдумать, а для красного словца не пожалеешь матери и отца.

Скажут мне, что если такие требования, то и жить нельзя. Это правда. Но во всяком таланте, согласитесь сами, есть всегда эта некоторая почти неблагородная, излишняя «отзывчивость», которая всегда тянет увлечь самого трезвого человека в сторону, Ревет ли зверь в лесу глухом…

Помнит ли кто из вас, господа, про Альфонса Ламартина, бывшего, так сказать, предводителя временного правительства в февральскую революцию сорок восьмого года? Говорят, ничего не было для него приятнее и прелестнее, как говорить бесконечные речи к народу и к разным депутациям, приходившим тогда со всей Франции, из всех городов и городишек, чтоб представиться временному правительству, в первые два месяца по провозглашении республики. Речей этих произнес он тогда, может быть, несколько тысяч. Это был поэт и талант. Вся жизнь его была невинна и полна невинности, и всё это при прекрасной и самой внушительной наружности, созданной, так сказать, для кипсеков. Я вовсе не приравниваю этого исторического человека к тем типам отзывчиво-поэтических людей, которые, так сказать, так и рождаются с соплей на носу, хотя, впрочем, он и написал «Harmonies poétiques et religieuses» 1 — необыкновенный том бесконечно долговязых стихов, в которых увязло три поколения барышень, выходивших из институтов. Но зато он написал потом чрезвычайно талантливую вещь: «Историю жирондистов», доставившую ему популярность и, наконец, место как бы шефа временного революционного правительства, — вот именно когда он и насказал столько бесконечных речей, так сказать, упиваясь ими первый и плавая в каком-то вечном восторге. Один талантливый остряк, указывая раз тогда на него, вскричал: «Се n’est pas l’homme, c’est une lyre!» («Это не человек: это лира!»)

Это была похвала, но высказана она была с глубоким плутовством, ибо что, скажите, может быть смешнее, как приравнять человека к лире? Только прикоснуться — и сейчас зазвенела! Само собою, что невозможно приравнять Ламартина, этого вечно говорившего стихами человека, этого оратора-лиру, к кому-нибудь из наших шустрых адвокатов, плутоватых даже в своей невинности, всегда собою владеющих, всегда изворотливых, всегда наживающихся? Им ли не совладать с своими лирами? Но так ли это? Истинно ли это так, господа? Слаб человек к похвале и «отзывчив», даже и плутоватый! С иным нашим адвокатским талантом, взамен «лиры», может случиться в иносказательном роде то же самое, что случилось с одним московским купчиком. Помер его папаша и оставил ему капитал (читайте капи́тал, ударение на и). Но мамаша его тоже вела какую-то коммерцию на свое имя и запуталась. Надо было выручить мамашу, то есть заплатить много денег. Купчик очень любил маменьку, но приостановился: «Все же нам никак нельзя без капиталу. Это чтоб капиталу нашего решиться — это нам никоим образом невозможно, потому как нам никак невозможно, чтобы самим без капиталу». Так и не дал ничего, и маменьку потянули в яму. Примите за аллегорию и приравняйте талант к капиталу, что даже и похоже, и выйдет такая речь: «Это чтоб нам без блеску и еффекту, это нам никоим образом невозможно, потому как нам никак невозможно, чтобы нам совсем без блеску и еффекту». И это может случиться даже с серьезнейшим и честнейшим из адвокатских талантов даже в ту самую минуту, когда он примется защищать дело, хотя бы претящее его совести. Я читал когда-то, что во Франции, давно уже, один адвокат, убедясь по ходу дела в виновности своего клиента, когда пришло время его защитительной речи, встал, поклонился суду и молча сел на свое место. У нас, я думаю, этого не может случиться: «Как же я могу не выиграть, если я талант; и неужели же я сам буду губить мою репутацию?» Таким образом не одни деньги страшны адвокату, как соблазн (тем более, что и не боится он их никогда), а и собственная сила таланта.

К размышлению: если бы я не встретила подтверждение своих мыслей у Ф.М. Достоевского в «Дневнике писателя», то вряд ли бы я стала поднимать эту тему. Но, заручившись его мысленной поддержкой и прочитав в его книге рассуждения на эту тему, я решила и с вами поделиться ответом на свой вопрос.

При этом, я полностью отдаю себе отчет в том, что затронула не близкую мне тему, и даже уверена: «…что юридической наукой все эти недоразумения давным-давно разрешены, к полному спокойствию всех и каждого, а только я один про это ничего не знаю.»

И все же вот, что меня волнует. Чрезвычайно приятно иметь своего адвоката. И на моем жизненном пути я сталкивалась с проблемой, которые без адвоката было не решить. И это были прекрасные не только адвокаты, но и люди. И мне в этом смысле повезло, но бывает ведь иначе.

«В высшей степени нравственно и умилительно, когда адвокат употребляет свой труд и талант на защиту несчастных; это друг человечества."

Но, простите вы меня за такое сравнение, но у меня, как и у Ф.М. Достоевского возникла мысль, что бывают случаи: «… что он заведомо защищает и оправдывает виновного, мало того, что он иначе сделать не может, если б и захотел. Мне ответят, что суд не может лишить помощи адвокатской никакого преступника и что честный адвокат всегда останется в этом случае честным, ибо всегда найдет и определит настоящую степень виновности своего клиента, но лишь не даст наказать его сверх меры и т.д. и т.д.

Это так, хотя это предположение и похоже на самый безграничный идеализм. Мне кажется, что избежать фальши и сохранить честность и совесть адвокату так же трудно, вообще говоря, как и всякому человеку достигнуть райского состояния.

Ведь случалось нам слышать, как адвокаты почти клянутся в суде, вслух, обращаясь к присяжным, что они – единственно по тому только взялись защищать своих клиентов, что вполне убедились в их невиновности. Когда вы выслушиваете эти клятвы, и в вас тотчас же и неотразимо вселяется самое скверное подозрение: «А ну, если лжет и деньги взял»».

И действительно, очень часто выходило потом, что эти, с таким жаром защищаемые клиенты, оказывались вполне и бесспорно виноватыми. Как хотите, а тут, во всем этом установлении, сверх своего бесспорно прекрасного, заключается как бы нечто грустное.

Слышится народное словцо: «адвокат -нанятая совесть»; но главное кроме всего этого, мерещится нелепейший парадокс, что адвокат и никогда не может действовать по совести, не может не играть своей совестью, если б даже и хотел не играть… самое главное и серьезное во всем этом то, что такое грустное положение как бы даже узаконено кем-то и чем-то, так что считается уже вовсе не уклонением, а , напротив, даже самым нормальным порядком…»

А сколько таланта, ловких изощрённых приемов во время выступлений адвокатов, они играют порой лучше актеров на сцене: от момента, когда ты их нанимаешь, до выступления в зале суда.

И в отношении обладателей таких талантов у Федора Михайловича я и тут нашла для себя ответ: «… как же я могу не выиграть, если я талант; и неужели же я сам буду губить свою репутацию? Таким образом не одни деньги страшны адвокату, как соблазн (тем более что и не боится он их никогда), а и собственная сила таланта.»

Ф.М. Достоевский всегда актуален. Как будто он все ещё жив ( вот он дух бессмертия!) стоит где-то за углом и наблюдает и свои мысли высказывает.

А завершить эту тему я хотела бы упоминаем о Ф.Н. Плевако, знаменитом адвокате России прошлого, на которого съезжался весь интеллигентный Петербург и другие адвокаты, чтобы послушать знаменитые речи блистательного оратора. Он выигрывал, казалось бы, безнадежные уголовные дела. Для заинтересованных будет отдельный пост об одной судебной истории великого адвоката.

Автор статьи

Куприянов Денис Юрьевич

Юрист частного права

Страница автора

Читайте также: