За счет каких приемов адвокат спасович смог выиграть дело кроненберга
Обновлено: 01.05.2024
«Юрист отличается от остальных тем, что пользуется словами как математическими формулами», - говорил Георгий Александров.
Ярким примером данного высказывания является Владимир Данилович Спасович, юрист 19 – начала 20 веков. Долгое время Спасович выступал в суде в качестве адвоката, и его речь всегда была наполнена четкими формулировками. Также В.Д. Спасович издал "Учебник криминального права". Он всегда считал, что закон превыше всего, имел особое видение морали.
Известный юрист Кони отзывался о Спасовиче так: «В числе многих и многие годы я восхищался его оригинальным, непокорным словом, которое он вбивал, как гвозди, в точно соответствующие им понятия, — любовался его горячими жестами и чудесной архитектурой речи, неотразимая логика которых соперничала с глубокой их психологией и указаниями долгого, основанного на опыте житейского раздумья».
"Дело Кроненберга"
Спасович считается прототипом защитника Фетюковича в «Братьях Карамазовых» Достоевского. Суть дела заключалось в том, что Станислав Кроненберг избил свою дочь розгами за то, что та украла сахар и несколько ягод чернослива (после выяснилось, что намеревалась украсть деньги). Спасович был защитником отца. В своей речи он сослался на статью закона, которая гласила, что «родители, недовольные поведением детей, могут наказывать их способами, невредящими их здоровью и не препятствующими успехам в науках». Кроненберга оправдали.
Заметим, что в 19 веке домашнее насилие рассматривалось как обычная часть семейной жизни. Достоевский и многие другие осуждают Спасовича, но мы анализируем это дело с точки зрения блестящей юридической техники. Спасович нашел нелогичность и противоречивость в показаниях медицинских экспертов и смог оперировать законом так, чтобы его клиента оправдали.
Юрист - это человек, досконально знающий юридическую науку, виртуозно владеющий речью, способный точно и логично выстраивать свои доводы. В этом Владимир Данилович Спасович и должен стать нашим примером.
Тенденции
Дело Кроненберга
“Сегодня, с воскресения на понедельник, видел во сне,
что Лиля сиротка и попала к какой-то мучительнице,
и та ее засекла розгами, большими, солдатскими, так что я
уже застал ее на последнем издыхании, и она все говорила:
Мамочка, мамочка! От этого сна я сегодня чуть с ума не сойду.”
Из письма Ф.М. Достоевского к его жене, А.Г. Достоевской, от 23 июля 1873.
Процесс Кроненберга, как и прочие дела о насилии над детьми, подробно рассматривается в “Дневнике Писателя.” Более того, Достоевский включил описание процесса в обвинительную речь Ивана Карамазова, а Спасович, адвокат горе-родителя, стал прототипом пронырливого адвоката Фетюковича из все тех же “Братьев Карамазовых.” Достоевский так же собирался воссоздать и “дело Кроненберга,” и другие подобные процессы, в романе “Отцы и Дети,” который так и не был написан.
Правильное написание фамилии подсудимого — Кроненберг (так и в материалах дела), но уже в газетной уголовной хронике, а позже у Ф. M. Достоевского и других авторов она была переделана, видимо, на русский лад в Кронеберга.
С.Л. Кроненберг
Банкир дворянин Станислав Леопольдович Кроненберг, 1845 года рождения определением Петербургской судебном палаты от 13 ноября 1875 года был предан суду с участием присяжных заседателей no обвинению в том, что он летом 1875 года сознательно подвергал свою семилетнюю дочь Марию истязаниям: бил до синяков, продолжительно сек розгами.
Дело слушалось 23—24 января 1876 года. Председательствовал председатель Петербургского окружного суда А. А. Лопухин. Несмотря на кажущуюся незначительность — все- таки не убийство,— дело оказалось очень громким. Как отмечено в «Истории русской адвокатуры», это дело стало чрезвычайно важным, «так как, благодаря участию в возникшей полемике самых выдающихся писателей того времени, резюмированы были и кристаллизованы все притязания к адвокатуре». Другой, не менее серьезной причиной, обусловившей широкий общественный резонанс дела Кроненберга, было столкновение различных подходов к семейной педагогике. Консерваторы опасались, что это дело послужит прецедентом для вмешательства государства в дела семьи, либералы — напротив, приветствовали процесс, полагая, что таким образом удастся обуздать жестокость некоторых родителей. Действительно, в том же году в России прошло еще несколько аналогичных процессов.
Еще до начала судебного процесса, ходили слухи, что ни один адвокат, кроме Владимира Спасовича, не взялся защищать отца-садиста. На самом деле, Кроненберг не ходатайствовал о назначении адвоката, так что Спасовича назначил сам суд. Владимир Спасович (1829 – 1906), юрист, литературовед, и журналист, слыл в обществе либералом, хотя участие в этом процессе изрядно подмочило его репутацию.
Спасович В.Д.
Мнение Достоевского об этом деле разделяли люди разных взглядов и положения в обществе — от M. E. Салтыкова-Щедрина до К. П. Победоносцева, от студенческой молодежи до солидных судебных деятелей. Иронизируя над защитой Спасовича и рассматривая ее как аморальную, M. E. Салтыков-Щедрин писал: «Всего естественнее было бы обратиться к г. Спасовичу с вопросом: если вы не одобряете ни пощечин, ни розог, TO зачем же ввязываетесь в такое дело, которое сплошь состоит из пощечин и розог?»
Из защитительной речи В.Д. Спасовича : "Само слово «истязание ребенка», во-первых, возбуждает чувство большого сострадания к ребенку, а во-вторых, чувство такого же сильного негодования в отношении к тому, кто был его мучителем. Я, господа присяжные, не сторонник розги, я вполне понимаю, что может быть проведена система воспитания, из которой розга будет исключена, тем не менее я так же мало ожидаю совершенного и безусловного искоренения телесного наказания, как мало ожидаю, чтоб перестали суды действовать за прекращением уголовных преступлений и нарушений той правды, которая должна существовать как дома в семье, так и в государстве. B нормальном порядке вещей употребляются нормальные меры."
Из защитительной речи В.Д. Спасовича: "Ha даче произошло событие, которое дало начало делу. Причины этого события собрались разные, внутренние и внешние, заключавшиеся как в ребенке, так и в отце, а равно и в различных влияниях на ребенка. Прежде чем я перейду к изложению причин катастрофы 25 июля, я должен разобрать точнее сам внешний факт, за который судится Kроненберг — факт побоев девочки, удостоверяемый как вещественными доказательствами, так и свидетельскими показаниями. Знаки, бывшие предметом исследования, можно подразделить на знаки на лице, знаки на руках и конечностях, знаки на задних частях тела и пятна крови на белье. Каждый из этих следов надо разобрать отдельно, и прежде всего знаки на лице. Когда пристально вглядишься в лицо ребенка, то это лицо точно исписано по всем направлениям тонкими шрамами, прикрытыми в иных местах волосами, так что они едва-едва заметны. Знаки эти г. Чербишевич (медик, прим.ТС) признал неизгладимыми на лице обезображениями, с чем я только тогда мог бы согласиться, если бы каждый человек ходил вооруженный двумя микроскопами. Так как девочку свидетельствовали вследствие сечения розгами, то натурально должно было явиться предположение, не от сечения ли произошли и знаки на лице. Я думаю, что именно эта идея и была невольно усвоена свидетельствовавшими врачами, особенно г. Чербишевичем, сделалась предвзятой идеей и помешала исследованию."
Слугам Кроненберга, проживавшим вместе с ним на даче, такая ситуация с каждым днем нравилась все меньше и меньше. Наконец нервы у них не выдержали. В один менее чем прекрасный вечер, когда Кроненберг набросился на свою дочь и почти 15 минут хлестал ее рябиновыми розгами,- якобы за чернослив, украденный из сундука Жезинг, - горничная Аграфена Титова и дворничиха Ульяна Билибина заявили, что если он не прекратит, они немедленно пойдут в полицию. Кроненберг перестал избивать дочь и осознав, что натворил, чуть не упал в обморок. Тем не менее, женщины в полицию все же пошли и на хозяина заявили. Их обвинения и повлекли за собой судебное расследование.
Адвокат очень умело расставил акценты: например, если девочка кричит, если ее поставить в угол, значит, ей ничего не стоит изобразить из себя мученицу, даже если отец слегка ее отшлепает.
Доказав присяжным, что Мария – ребенок глубоко порочный, адвокат поспешил оспорить серьезность самого наказания.
В суд пригласили экспертов, осматривавших девочку. Врач Ландсберг заявил на суде, что “не может смотреть на такое наказание, которое было нанесено девочке, как на домашнее исправительное наказание, и что если бы такое наказание продолжалось, то оно отозвалось бы весьма вредно на здоровье ребенка.” По его заключению, Кроненберг был в припадке ярости и наносил удары куда попало. При этом, Ландсберг назвал повреждения тяжкими “по отношению наказания, а не по отношению нанесенных ударов.” Как указывает Достоевский, эксперты проводили обследование только на 5-й день после происшествия, но даже тогда багровые синяки еще были видны на теле девочки. Пусть они и не представляли угрозы ее жизни, но неужели такие побои не считаются истязанием? Тем более, что они повторяются постоянно. Кроме того, в отличии от экспертов и адвоката, Достоевский делает упор на психологическую травму ребенка, а не только на сам факт физического насилия.
Из защитительной речи В.Д. Спасовича: "B последующих освидетельствованиях врачи, давая другие заключения, определили эти повреждения следующим образом: они говорят, что это наказание выходит из ряда обыкновенных. Это определение было бы прекрасно, если бы мы определили, что' такое обыкновенное наказание, но коль скоро этого определения нет, то всякий затруднится сказать, выходило ли оно из ряда обыкновенных. Допустим, что это так. Что же это значит? Что наказание это, в большинстве случаев, есть наказание, не применимое к детям. Ho и с детьми могут быть чрезвычайные случаи. Разве вы не допускаете, что власть отеческая может быть в исключительных случаях в таком положении, что должна употребить более строгую меру, чем обыкновенно, меру, которая не похожа на те обыкновенные меры, какие употребляются ежедневно.
. Девочка, как вы могли видеть сами, необыкновенно шустрая, необыкновенно понятливая, живая, вспыхивающая как порох, с сильным воображением, развитая физически хорошо; правда, она имеет некоторое расположение к золотухе, но вообще здоровье ее в цветущем состоянии. Это хорошая сторона — как физическая, так и нравственная. Ho есть и теневая, нехорошая сторона, зависящая отчасти и от воспитания. Она воспитывалась между мужицкими детьми без присмотра; уде Ком- ба ее не перевоспитали; когда отец привез ее к себе, он нашел в ней много недостатков: неопрятность, неумение держать себя, начатки болезни от дурной привычки, но главное, что возмущало отца,— это постоянная, даже бесцельная, ложь.
. Ребенок резвится, бегает к дворнику и прислуге, заводит с ними знакомство и попадает под дурное влияние прислуги, научается разным пакостям, воровству. Сначала эти маленькие похищения проходят незамеченными, подозревают других, но не ее в таскании вещей, замечают только, что ребенок одичал и выбивается из рук. Отец высек ее легко раза два или три, но это совсем не действовало: девочка к сечению привыкла еще у де Комба. 25 июля приезжает отец на дачу и в первый раз узнает, что ребенок шарил в сундуке Жезинг, сломал крючок и добирался до денег. Я не знаю, господа, можно ли равнодушно относиться к таким поступкам дочери? Говорят: «За что же? Разве можно так строго взыскивать за несколько штук чернослива, сахара?» Я полагаю, что от чернослива до сахара, от сахара до денег, от денег до банковских билетов путь прямой, открытая дорога. Это то же самое, что привычка лгать: раз она укоренилась, она растет все более и более, как тот дикий репейник, который покрывает поля, если его не искоренять и не полоть."
К сожалению, присяжные не разделяли чувств Достоевского, и “счастливая” семья воссоединилась уже во второй раз. Нельзя же оставлять ребенка без отца.
Ты заядлый рыбак и любитель природы? Готов поехать в тайгу за сотни километров от городов за желанным трофеем? Тогда тебе к нам! Делись своими уникальными историями, снимками трофеев и, конечно, описанием и фотографиями природы!
Пикабу в мессенджерах
Активные сообщества
Тенденции
Дело Кроненберга
“Сегодня, с воскресения на понедельник, видел во сне,
что Лиля сиротка и попала к какой-то мучительнице,
и та ее засекла розгами, большими, солдатскими, так что я
уже застал ее на последнем издыхании, и она все говорила:
Мамочка, мамочка! От этого сна я сегодня чуть с ума не сойду.”
Из письма Ф.М. Достоевского к его жене, А.Г. Достоевской, от 23 июля 1873.
Процесс Кроненберга, как и прочие дела о насилии над детьми, подробно рассматривается в “Дневнике Писателя.” Более того, Достоевский включил описание процесса в обвинительную речь Ивана Карамазова, а Спасович, адвокат горе-родителя, стал прототипом пронырливого адвоката Фетюковича из все тех же “Братьев Карамазовых.” Достоевский так же собирался воссоздать и “дело Кроненберга,” и другие подобные процессы, в романе “Отцы и Дети,” который так и не был написан.
Правильное написание фамилии подсудимого — Кроненберг (так и в материалах дела), но уже в газетной уголовной хронике, а позже у Ф. M. Достоевского и других авторов она была переделана, видимо, на русский лад в Кронеберга.
С.Л. Кроненберг
Банкир дворянин Станислав Леопольдович Кроненберг, 1845 года рождения определением Петербургской судебном палаты от 13 ноября 1875 года был предан суду с участием присяжных заседателей no обвинению в том, что он летом 1875 года сознательно подвергал свою семилетнюю дочь Марию истязаниям: бил до синяков, продолжительно сек розгами.
Дело слушалось 23—24 января 1876 года. Председательствовал председатель Петербургского окружного суда А. А. Лопухин. Несмотря на кажущуюся незначительность — все- таки не убийство,— дело оказалось очень громким. Как отмечено в «Истории русской адвокатуры», это дело стало чрезвычайно важным, «так как, благодаря участию в возникшей полемике самых выдающихся писателей того времени, резюмированы были и кристаллизованы все притязания к адвокатуре». Другой, не менее серьезной причиной, обусловившей широкий общественный резонанс дела Кроненберга, было столкновение различных подходов к семейной педагогике. Консерваторы опасались, что это дело послужит прецедентом для вмешательства государства в дела семьи, либералы — напротив, приветствовали процесс, полагая, что таким образом удастся обуздать жестокость некоторых родителей. Действительно, в том же году в России прошло еще несколько аналогичных процессов.
Еще до начала судебного процесса, ходили слухи, что ни один адвокат, кроме Владимира Спасовича, не взялся защищать отца-садиста. На самом деле, Кроненберг не ходатайствовал о назначении адвоката, так что Спасовича назначил сам суд. Владимир Спасович (1829 – 1906), юрист, литературовед, и журналист, слыл в обществе либералом, хотя участие в этом процессе изрядно подмочило его репутацию.
Спасович В.Д.
Мнение Достоевского об этом деле разделяли люди разных взглядов и положения в обществе — от M. E. Салтыкова-Щедрина до К. П. Победоносцева, от студенческой молодежи до солидных судебных деятелей. Иронизируя над защитой Спасовича и рассматривая ее как аморальную, M. E. Салтыков-Щедрин писал: «Всего естественнее было бы обратиться к г. Спасовичу с вопросом: если вы не одобряете ни пощечин, ни розог, TO зачем же ввязываетесь в такое дело, которое сплошь состоит из пощечин и розог?»
Из защитительной речи В.Д. Спасовича : "Само слово «истязание ребенка», во-первых, возбуждает чувство большого сострадания к ребенку, а во-вторых, чувство такого же сильного негодования в отношении к тому, кто был его мучителем. Я, господа присяжные, не сторонник розги, я вполне понимаю, что может быть проведена система воспитания, из которой розга будет исключена, тем не менее я так же мало ожидаю совершенного и безусловного искоренения телесного наказания, как мало ожидаю, чтоб перестали суды действовать за прекращением уголовных преступлений и нарушений той правды, которая должна существовать как дома в семье, так и в государстве. B нормальном порядке вещей употребляются нормальные меры."
Из защитительной речи В.Д. Спасовича: "Ha даче произошло событие, которое дало начало делу. Причины этого события собрались разные, внутренние и внешние, заключавшиеся как в ребенке, так и в отце, а равно и в различных влияниях на ребенка. Прежде чем я перейду к изложению причин катастрофы 25 июля, я должен разобрать точнее сам внешний факт, за который судится Kроненберг — факт побоев девочки, удостоверяемый как вещественными доказательствами, так и свидетельскими показаниями. Знаки, бывшие предметом исследования, можно подразделить на знаки на лице, знаки на руках и конечностях, знаки на задних частях тела и пятна крови на белье. Каждый из этих следов надо разобрать отдельно, и прежде всего знаки на лице. Когда пристально вглядишься в лицо ребенка, то это лицо точно исписано по всем направлениям тонкими шрамами, прикрытыми в иных местах волосами, так что они едва-едва заметны. Знаки эти г. Чербишевич (медик, прим.ТС) признал неизгладимыми на лице обезображениями, с чем я только тогда мог бы согласиться, если бы каждый человек ходил вооруженный двумя микроскопами. Так как девочку свидетельствовали вследствие сечения розгами, то натурально должно было явиться предположение, не от сечения ли произошли и знаки на лице. Я думаю, что именно эта идея и была невольно усвоена свидетельствовавшими врачами, особенно г. Чербишевичем, сделалась предвзятой идеей и помешала исследованию."
Слугам Кроненберга, проживавшим вместе с ним на даче, такая ситуация с каждым днем нравилась все меньше и меньше. Наконец нервы у них не выдержали. В один менее чем прекрасный вечер, когда Кроненберг набросился на свою дочь и почти 15 минут хлестал ее рябиновыми розгами,- якобы за чернослив, украденный из сундука Жезинг, - горничная Аграфена Титова и дворничиха Ульяна Билибина заявили, что если он не прекратит, они немедленно пойдут в полицию. Кроненберг перестал избивать дочь и осознав, что натворил, чуть не упал в обморок. Тем не менее, женщины в полицию все же пошли и на хозяина заявили. Их обвинения и повлекли за собой судебное расследование.
Адвокат очень умело расставил акценты: например, если девочка кричит, если ее поставить в угол, значит, ей ничего не стоит изобразить из себя мученицу, даже если отец слегка ее отшлепает.
Доказав присяжным, что Мария – ребенок глубоко порочный, адвокат поспешил оспорить серьезность самого наказания.
В суд пригласили экспертов, осматривавших девочку. Врач Ландсберг заявил на суде, что “не может смотреть на такое наказание, которое было нанесено девочке, как на домашнее исправительное наказание, и что если бы такое наказание продолжалось, то оно отозвалось бы весьма вредно на здоровье ребенка.” По его заключению, Кроненберг был в припадке ярости и наносил удары куда попало. При этом, Ландсберг назвал повреждения тяжкими “по отношению наказания, а не по отношению нанесенных ударов.” Как указывает Достоевский, эксперты проводили обследование только на 5-й день после происшествия, но даже тогда багровые синяки еще были видны на теле девочки. Пусть они и не представляли угрозы ее жизни, но неужели такие побои не считаются истязанием? Тем более, что они повторяются постоянно. Кроме того, в отличии от экспертов и адвоката, Достоевский делает упор на психологическую травму ребенка, а не только на сам факт физического насилия.
Из защитительной речи В.Д. Спасовича: "B последующих освидетельствованиях врачи, давая другие заключения, определили эти повреждения следующим образом: они говорят, что это наказание выходит из ряда обыкновенных. Это определение было бы прекрасно, если бы мы определили, что' такое обыкновенное наказание, но коль скоро этого определения нет, то всякий затруднится сказать, выходило ли оно из ряда обыкновенных. Допустим, что это так. Что же это значит? Что наказание это, в большинстве случаев, есть наказание, не применимое к детям. Ho и с детьми могут быть чрезвычайные случаи. Разве вы не допускаете, что власть отеческая может быть в исключительных случаях в таком положении, что должна употребить более строгую меру, чем обыкновенно, меру, которая не похожа на те обыкновенные меры, какие употребляются ежедневно.
. Девочка, как вы могли видеть сами, необыкновенно шустрая, необыкновенно понятливая, живая, вспыхивающая как порох, с сильным воображением, развитая физически хорошо; правда, она имеет некоторое расположение к золотухе, но вообще здоровье ее в цветущем состоянии. Это хорошая сторона — как физическая, так и нравственная. Ho есть и теневая, нехорошая сторона, зависящая отчасти и от воспитания. Она воспитывалась между мужицкими детьми без присмотра; уде Ком- ба ее не перевоспитали; когда отец привез ее к себе, он нашел в ней много недостатков: неопрятность, неумение держать себя, начатки болезни от дурной привычки, но главное, что возмущало отца,— это постоянная, даже бесцельная, ложь.
. Ребенок резвится, бегает к дворнику и прислуге, заводит с ними знакомство и попадает под дурное влияние прислуги, научается разным пакостям, воровству. Сначала эти маленькие похищения проходят незамеченными, подозревают других, но не ее в таскании вещей, замечают только, что ребенок одичал и выбивается из рук. Отец высек ее легко раза два или три, но это совсем не действовало: девочка к сечению привыкла еще у де Комба. 25 июля приезжает отец на дачу и в первый раз узнает, что ребенок шарил в сундуке Жезинг, сломал крючок и добирался до денег. Я не знаю, господа, можно ли равнодушно относиться к таким поступкам дочери? Говорят: «За что же? Разве можно так строго взыскивать за несколько штук чернослива, сахара?» Я полагаю, что от чернослива до сахара, от сахара до денег, от денег до банковских билетов путь прямой, открытая дорога. Это то же самое, что привычка лгать: раз она укоренилась, она растет все более и более, как тот дикий репейник, который покрывает поля, если его не искоренять и не полоть."
К сожалению, присяжные не разделяли чувств Достоевского, и “счастливая” семья воссоединилась уже во второй раз. Нельзя же оставлять ребенка без отца.
Дело банкира Станислава Кроненберга стало ключевым для эпохи «великих реформ», подняв важные вопросы как о широте адвокатского инструментария и нравственных ориентирах, так и о узаконенной народным мнением безмерности родительской власти. Внимание к процессу видных деятелей того времени, писателей и публицистов, позволило повлиять на восприятие общественностью допустимости насилия над детьми.
РАПСИ продолжает восстанавливать онлайн наиболее важных для российского права и интересных для общества дел, предоставляя читателям возможность взглянуть на происходившее много лет назад глазами непосредственных участников и наблюдателей.
Судебное разбирательство началось 23 января 1876 года в Санкт-Петербургском окружном суде с участием присяжных заседателей.
Фабула дела
Кроненберг (в прессе был распространен вариант Кронеберг — прим.ред.) — участник Франко-Прусской войны, неженатый банкир, возлюбленный госпожи Жезинг и, наконец, отец семилетней Марии, внебрачной дочери.
«О существовании этой дочери он узнал уже спустя значительное время (5 лет — прим.ред.) после ее рождения, и потому первоначальное ее воспитание было больше, чем небрежное. Немедленно по появлении на свет, она была отдана своею матерью в одно крестьянское семейство в Швейцарии, где и нашел ее господин Кронеберг. Затем, он отдал ее в семью пастора Комба, в Женеве, но и тут удовлетворительных результатов не получил (Михаил Салтыков-Щедрин).
«B Женеве он был поражен: ребенок, которого он посетил неожиданно, в неуказанное время, был найден одичалым, не узнал отца. Воспитанием его К. был недоволен и тут же расплатился c мадам де Комба, после чего привез ребенка в Петербург» (адвокат Владимир Спасович).
По словам соседей, Кроненберг часто порол девочку до синяков из-за непослушания.
В конце июля Мария была поймана отцом за кражей нескольких ягод чернослива, что вызвало острый гнев Кроненберга: он жестоко наказал ее, а именно в течение 15 минут в полную силу порол ребенка прутьями. Крики девочки привлекли внимание дворничихи Ульяны Бибиной и бывшей горничной Аграфены Титовой, которые пригрозили банкиру полицией, однако тот не внял их предупреждениям.
Свидетельницы сдержали свое слово и обратились в правоохранительные органы, представив окровавленное детское белье и прутья в качестве вещественных доказательств жестокости Кроненберга. Было возбуждено дело об истязании ребенка.
Судебный процесс привлек повышенное внимание общественности. Ему предшествовала активная кампания против телесных наказаний детей и взрослых: палочную дисциплину прямо связывали с крепостным правом. Правовое основание проблеме искоренения в российском обществе насилия над детьми дал Александр II, который в 1864 году выпустил Указ «Об изъятии от телесных наказаний учащихся средних учебных заведений».
Актуальность и прецедентное значение рассмотрению дела Кроненберга придавал тот факт, что жертвой домашнего насилия становилось большинство девочек в те времена даже из образованных кругов. Например, опрос московских студенток этнографом Дмитрием Жбанковым в 1908 году показал, что 24% из них секли розгами дома, а к 26% применяли другие физические наказания: долговременное стояние голыми коленками в углу на горохе, удары по лицу, стеганье пониже спины мокрой веревкой или вожжами.
Особо большую роль в решении этой проблемы играли ведущие российские писатели. Например, Лев Толстой осенью 1859 года открыл в принадлежавшей ему Ясной Поляне школу для крестьянских детей и объявил, что школа бесплатная и розог в ней не будет. Федор Достоевский и Михаил Салтыков-Щедрин присутствовали на процессе Кроненберга, описав его в своих статьях.
«Дело Кронеберга не могло не возбудить общественного внимания. Одни, без сомнения, встревожились этим процессом, опасаясь иметь в нем опасный прецедент для вторжения государственной власти в область семейных отношений; другие, наоборот, желали видеть в этом случае первый пример обуздания тех возмутительных злоупотреблений родительской властью, которые еще не редкость встретить в наше время» (корреспондент Григорий Градовский, газета «Голос»).
Участники процесса
На скамье подсудимых Станислав Кроненберг.
Председательствует судья, глава Санкт-Петербургского окружного суда Александр Лопухин.
Защитник — адвокат по назначению Владимир Спасович.
Данных о том, кто представлял сторону обвинения, нет.
Процесс
В ходе слушаний мы узнаем, что потерпевшая — дочь неназванной женщины, которую Кроненберг встретил в Варшаве. Она, по данным защиты, была вдовой, уже к тому моменту имеющей детей. Их союз не состоялся.
«Судебное следствие… было направлено на разъяснение трех капитальных пунктов:
1) не было ли каких посторонних причин, заставивших упомянутых выше сердобольных женщин (кухарку и дворничиху — прим. ред.) довести до участка дело об истязаниях? Или, другими словами: заявили ли они об этом деле бескорыстно, или же руководились какими-либо личными непохвальными побуждениями?
2) заслужила ли Мария Кронеберг, чтобы на порочную волю ее воздействовали при посредстве розг и оплеух, то есть обладала ли она такими наклонностями, которые могли ей впоследствии воспрепятствовать сделаться полезною женщиной?
3) выходили ли употребленные господином Кронебергом меры и исправления из пределов, очерченных законом, на столько, чтобы потребовать вмешательства в форме судебного преследования?» (Салтыков-Щедрин).
В совокупности суд заслушал более 20 свидетелей. Одними из первых выступили Бибина и Титова, по чьей информации и было инициировано уголовное преследование. Однако авторитет выступающих и, как следствие, их показания были подвергнуты сомнениям.
«Дворничиха была замешана в историю о пропавшем цыпленке, за что подвергнута господином Кронебергом вычету из жалованья, в количестве 80-ти копеек. Кухарка тоже состояла с девочкой в каких-то преступных отношениях, которые, однакожь, на судоговорении разъяснения не получили» (Салтыков-Щедрин).
Помимо этого, суд заслушал еще трех свидетелей: доктора Суслову, пастора Комбу и госпожу Жезинг. Всем им задавались вопросы, касающиеся характеристики семилетней девочки и ее типичного поведения.
«Свидетель, доктор Суслова, показала, что девочка занималась онанизмом и не умела управлять своими естественными нуждами. Затем, из других показаний, можно заметить, что Мария Кронеберг позволяла себе лгать и однажды даже подала повод заподозрить ее в намерении присвоить себе из запертого помещения (кража со взломом) принадлежащий госпоже Жезинг чернослив» (Салтыков-Щедрин).
Кроме вопросов обстоятельства преступления и характеристики потерпевшей, на которые отвечали вышеупомянутые лица, были затронуты темы экспертного характера — о природе нанесенных увечий.
«Акты освидетельствования надобно разбирать отдельно, потому что они между собой не сходятся. Если их скучить вместе, как это сделано в обвинении, то выходит как будто нечто связное, но если их разобрать отдельно, то видно, что каждый из исследовавших врачей тянул в иную сторону, так что в заключениях они расходились на неизмеримое расстояние» (защитник Спасович).
Так, был заслушан врач Лансберг (Ландсберг у Достоевского — прим.ред.), но и его показания оказались довольно противоречивыми.
«Врач М. Ландсберг заявил на суде, что «не может смотреть на такое наказание, которое было нанесено девочке, как на домашнее исправительное наказание, и что если бы такое наказание продолжалось, то оно отозвалось бы весьма вредно на здоровье ребенка» (Федор Достоевский).
По заключению доктора, приводимого писателем, Кроненберг наносил своей дочери удары куда попало.
— Нашли ли вы на теле Марии Кроненберг порезы кожи или только пятна и полосы? — спрашивал защитник Спасович.
— Повреждения относятся к тяжким по отношению наказания, а не по отношению нанесенных ударов, — уверял доктор Лансберг.
Врач Чербишевич же был вызван для дачи показаний насчет имеющихся на теле рубцов и выразил мнение, что «повреждения особенного влияния на здоровье ребенка не имели, но рубцы остались на всю жизнь, и, судя по форме их, произошли не от ушибов, а от ударов прутьями» (Салтыков-Щедрин).
«Некоторые из тех знаков, которые господин Чербишевич признавал недавними, отнесены к весьма давним: так, например, желтое пятно на виске превратилось в рубец с перламутровым отливом, образовавшийся никак не раньше полугода, т.e. когда девочка совсем не была еще в Петербурге. Знаки на переносье также отнесены более чем за полгода назад» (защитник Спасович).
Заслушаны еще два эксперта — доктор Корженевский и профессор Флоринский, высказавшие противоположные мнения о типе кожного покрова девочки: один был уверен, что ее коже свойственно чутко реагировать на любые прикосновения, другой – в противоположном.
«Ни один из знаков на лице не признан характеристичным следом от розог; один только маленький значок на щеке замечен профессором Флоринским как могший произойти от розог, но и то не с достоверностью» (защитник Спасович о показаниях профессора).
«Словом сказать, экспертиза не только не внесла никакой ясности в дело, но еще больше запутывала его в лабиринт противоречий и оговорок. Никто ничего не сказал прямо, так что для слушателей этого бесплодного разговора защиты с экспертами мог даже возникать особого рода вопрос: да уж не Мария Кронеберг виновата тем, что принадлежит к числу субъектов, малейшее прикосновение к телу которых производит синяки?» (Салтыков-Щедрин).
В свою очередь сам Кроненберг признался в нанесении побоев дочери в злополучный день, отрицая факт системных избиений.
«25 июля, раздраженный дочерью высек ее этим пучком (показывает), высек сильно и, в этот раз, сек долго, вне себя, бессознательно, как попало» (Достоевский приводит показания подсудимого).
Кроме того, сторона защиты признавала и увечья лица Марии Кроненберг, которое «если пристально вглядеться, точно исписано по всем направлениям тонкими шрамами», а также следы на конечностях и одежде.
«Остается открытым вопрос о пощечинах и о тех синяках, которые были, может быть, последствием пощечин. К. давал пощечины ребенку, это верно, он сам признает, что ударил девочку по лицу раза три или четыре. Я признаю, что пощечина не может считаться достойным одобрения способом отношения отца к дитяти.
(адвокат Спасович)
«Но на столе, в числе вещественных доказательств, тем не менее, лежит пук розог, которые эксперт Флоринский назвал шпицрутенами, несомненно бывший в употреблении, и именно в руках господина Кронеберга – этого, конечно, отрицать нельзя… Он сорвал эти рябиновые прутья за несколько дней до наказания, а, срывая их, быть может, не знал, что придется употреблять их в дело» (Салтыков-Щедрин).
«Мне кажется, что из всего следствия вы не можете прийти к другому заключению, как к тому, что этим орудием он наказывал свою дочь только раз» (присяжный поверенный Спасович, обращаясь к присяжным).
По сути, заявлял Спасович, физические следы избиения обнаружила Титова, которая и обратилась впоследствии в полицию. В то же время есть показания свидетелей Ковалевского, Воловского и Линна, отвергавших существование синяков на теле Марии Кроненберг в принципе.
Прения сторон
Позиция обвинения. Именно разницу в показаниях свидетелей использовал прокурор в качестве аргументации в своей речи: Линн, свидетель защиты, утверждал, что он не видел никаких следов на теле ребенка и, значит, не заметил шрама на виске девочки. Из этого следует, что он невнимательно к ней относился и не уделял должное деталям вообще.
Позиция защиты. «Сделавши довольно краткий, хотя, нужно сознаться, не особенно замечательный очерк жизни и семейных отношений подсудимого, господин Спасович прежде всего приступает к вопросу: имеют ли право родители наказывать своих детей? – и разрешает его не на основании каких-либо умозаключений, но ссылкою на статью закона, которая гласит прямо, что родители, недовольные поведением детей, могут наказывать их способами, невредящими их здоровью и не препятствующими успехам в науках. Отсюда – вывод: да, господин Кронеберг наказывал свою дочь, и имел на это право, гарантированное ему законом» (Салтыков-Щедрин).
«Что это было только одно наказание, подтверждается всеми обстоятельствами дела. O предшествующих наказаниях не может быть и речи. Только одна Бибина говорит, что девочку секли каждый день, но это опровергается всеми данными, опровергается Валевским, который слышал плач три или четыре раза, опровергается г-жой Жезинг, всеми находившимися в доме, и, несомненно, достаточно только взглянуть на ребенка, на его здоровый вид, чтобы убедиться, что если бы его секли каждый день в течение полутора месяцев, то девочка не могла бы быть в таком виде» (защитник Спасович).
«Господин Спасович бесподобно воспользовался неопределенным характером материала, добытого на судебном следствии» (Салтыков-Щедрин).
«Сам вопрос оказывается не медицинским, а педагогическим, и для разрешения его посредством экспертов надо бы не медиков, а инспекторов и учителей гимназий. Медик не может определить ни пределов власти отца, ни силы неправильного наказания» (защитник Спасович).
«Из всего вышеизложенного оказывается, что господин Кроненберг – отнюдь не истязатель, а только плохой педагог» (Салтыков-Щедрин).
«Отец высек ее легко раза два или три, но это совсем не действовало: девочка к сечению привыкла еще у де Комба. 25 июля приезжает отец на дачу и в первый раз узнает, что ребенок шарил в сундуке Жезинг, сломал крючок и добирался до денег. Я не знаю, господа, можно ли равнодушно относиться к таким поступкам дочери?
Говорят: «За что же? Разве можно так строго взыскивать за несколько штук чернослива, сахара?» Я полагаю, что от чернослива до сахара, от сахара до денег, от денег до банковских билетов путь прямой, открытая дорога»
(Спасович в своей речи)
«Слова сильные, но неосновательные, свойственные тем остервенелым педагогам, которым до того опостылело воспитательное ремесло, что они в каждом воспитываемом готовы усмотреть будущего злодея» (Салтыков-Щедрин).
«Девочка отвечала упорным молчанием; потом, уже несколько месяцев спустя, она рассказала, что хотела взять деньги для Аграфены. Если б он (т. е. отец девочки) расследовал более подробно обстоятельства кражи, он, быть может, пришел бы к тому заключению, что ту порчу, которая вкралась в девочку, надо отнести на счет людей, к ней приближенных. Самое молчание девочки свидетельствовало, что ребенок не хотел выдавать тех, с которыми был в хороших отношениях» (защитник Спасович).
«Хотела взять деньги для Аграфены», — вот это словечко! «Через несколько месяцев» девочка, разумеется, выдумала, что хотела взять деньги для Аграфены, выдумала из фантазии или потому, что ей было так внушено. Ведь говорила же она в суде: «Je suis voleuse, menteuse», тогда как никогда ничего она не украла, кроме ягодки черносливу, а безответственного ребенка просто уверили в эти месяцы, что он крал, даже совсем и не уверяя уверили, и единственно тем, что она беспрерывно выслушивала, как ежедневно все кругом нее говорят про нее, что она воровка» (Достоевский).
«Я, господа присяжные, не сторонник розги, я вполне понимаю, что может быть проведена система воспитания, из которой розга будет исключена, тем не менее я так же мало ожидаю совершенного и безусловного искоренения телесного наказания, как мало ожидаю, чтоб перестали суды действовать за прекращением уголовных преступлений и нарушений той правды, которая должна существовать как дома в семье, так и в государстве» (защитник Спасович).
«Г-н Спасович прямо начал с того, что отверг всякую мысль об истязании… Он отрицает всё: шпицрутены, синяки, удары, кровь, честность свидетелей противной стороны, всё, всё — прием чрезвычайно смелый, так сказать, наскок на совесть присяжных; но г-н Спасович знает свои силы. Он отверг даже ребенка, младенчество его, он уничтожил и вырвал с корнем из сердец своих слушателей даже самую жалость к нему». (Достоевский)
«И таким образом, перед присяжными невольно возникала следующая дилемма: ежели уже до начала судебного преследования Мария Кронеберг не умела управлять своими естественными надобностями, то не будет ли вынесенный подсудимому обвинительный приговор косвенным для нее поощрением и впредь упорствовать в том же ложном направлении?» (Салтыков-Щедрин).
Вердикт. Кроненберг был оправдан на основании решения коллегии присяжных заседателей.
Общественность встретила решение бурным обсуждением относительно двух аспектов дела: о законности оправдания избивавшего дочь отца и об институте адвокатуры, которая так искусно защитила виновного по нравственным законам.
«Разрушив всё это, он естественно добился оправдательного приговора; но что же было ему и делать: «а ну, если присяжные обвинили бы его клиента?» Так что, само собою, ему уже нельзя было останавливаться перед средствами, белоручничать» (Достоевский о Спасовиче и адвокатуре в целом).
Публицист Петр Боборыкин также высказал возмущение насчет того, что Спасович фактически отрицал «печальную суть» деяния Кроненберга, признав таким образом отцовский гнев справедливым и не усмотрев в наказании девочки мучительного истязания («Санкт-Петербургские ведомости, 1876 г.).
«В высшей степени нравственно и умилительно, когда адвокат употребляет свой труд и талант на защиту несчастных; это друг человечества. Но вот у вас является мысль, что он заведомо защищает и оправдывает виновного, мало того, что он иначе и сделать не может, если б и хотел» (Достоевский).
Против Спасовича резко выступила и «Петербургская газета», осудив юриста за то, что он, будучи присяжным поверенным, счел себя обязанным «кривить душою и торжественно выдавать за истину то, что есть вопиющая ложь и чему он сам не может верить» (статья «Дело Кроненберга и его защитник», 1876 г.). Издание приходило к выводу, что институт российской адвокатуры нуждается в реформах.
Порицающую реакцию по отношению к действиям Спасовича выразило и студенческое сообщество: молодые люди освистали защитника на обеде 8 февраля в честь основания Петербургского университета и вычеркнули его из списка почетных гостей, приглашенных на бал.
«Но успокойся, милый ребенок, все это делалось не ради тебя, не ради отца твоего, а ради того общественного гуманизма, который стоит выше святости семьи, который смягчает, уравнивает и исправляет взаимные отношения между членами семьи, и ты, маленькая девочка, не что иное в этом случае, как ступенька лестницы, по которой идут к усовершенствованию целые поколения» (Алексей Суворин, «Биржевые ведомости»).
Чем лучше человек, тем труднее ему подозревать других в бесчестии (Utquisqueestviroptimus, itadifiillimeessealiosimprobossuspicator)
С искусством мало говорить, но много заставлять думать (Coll’arte didirpocoe difarpensareassai).
XIX век в России, пожалуй, можно назвать временем расцвета российской адвокатуры. Судебная реформа 1864 года утвердила в Российской империи открытый и гласный суд, стороны обвинения и защиты, точно как и обвинитель и обвиняемый, получили равные права. Расширились полномочия следователей. Но самое главное, что подсудимые получили право на обжалование приговора и передачу их дела в высшие инстанции. Нововведением стал суд присяжных, который созывался в случае особо тяжких уголовных преступлений.
Основы судебной реформы, разработанной по инициативе императора Александра II, содержатся в Судебных уставах. Над этими уставами работала целая команда самых выдающихся правоведов России. Активное участие в составление уставов принимал и молодой юрист Владимир Данилович Спасович [3]. Им восхищались Тютчев и Достоевский, его портреты рисовали выдающиеся художники своего времени — И. Е. Репин, Н. А. Ярошенко и И. Я. Гинцбург. Ф. М. Достоевский, не любивший юристов, произнес такую фразу по отношению к Спасовичу: «Талант из ряда вон, сила» [1, с. 57]. Его признавали королем русской адвокатуры. И это было справедливо.
Владимир Данилович Спасович родился 16 января 1829 года в семье врача, в Минской губернии. Начальное образование получил в Минской гимназии и окончил ее с золотой медалью. Далее поступил на юридический факультет Петербургского университета, где получил степень магистра по международному праву. Светило русской философии, истории и права Константин Дмитриевич Кавелин обратил свое внимание на молодого аспиранта Спасовича и содействовал началу его карьеры в Петербургском университете в качестве преподавателя по гражданскому праву. Спасович очень любил свою профессию. У уже будучи профессором говорил: «Нет профессии, которая была бы мне больше по душе, как профессорская на пользу студентам» [6, с. 79]. Один из его студентов выдающийся правовед своего времени Анатолий Федорович Кони (1844–1927) оставит впечатляющий отзыв о своем преподавателе: «Я восхищался его оригинальными, непокорными словами, которые он вбивал, как гвозди, в точно соответствующие им понятия, любовался его горячими жестами и чудесной архитектурой речей, неотразимая логика которых соперничала с глубокою их психологией и указаниями долгого и основанного на опыте житейского раздумья» [2].
Однако в университете он надолго не задержался. В 1861 году он поддержал выступления студентов, за что и был уволен с должности преподавателя.
Вскоре Владимир Данилович Спасович находит свое истинное предназначение в должности адвоката. Он выступал в качестве защитника по многим громким делам, начиная с 1866 года и почти вплоть до самой смерти в 1906 году. На его счету числится целый ряд государственных дел, связанных с революционными и радикальными группировками, развернувшими свою деятельность в 60-х годах XIX века (дела «нечавцев», «гушинцев», дела «50-ти», «193-х», «20-ти», «17-ти», «14-ти», польской партии «Пролетариат», «21-го», «22-х» и др.).
Главной особенностью, которой обладал В. Д. Спасович, и которая отличала его от других не менее известных адвокатов того времени, это индивидуальный подход к каждому подзащитному. Его интересовали не только сухие факты, опровергающие обвинения подсудимому, но и его личные качества, привычки, психологические особенности, нравственные принципы.
Владимир Данилович сравнивал следственный процесс с историческим исследованием. Он настаивает на том, что для начала нужно изучить все доступные источники и проанализировать их, отсечь все легенды, которые сложились вокруг преступления, а уже потом делать решительные выводы. На примере так называемого «Тифлисского дела», или дела Давида и Николая Чхотуа, о смерти Нины Андреевской, Спасович показывает, насколько важно тщательно изучить все улики и, самое главное, на что он обращает внимание, прожить вместе с жертвой ее последний день. Это дело окончилось поражением Спасовича. Несмотря на все приведенные им доказательства, приговор присяжных о наказании Давида Чхотуа и Габисония. Сам Спасович так прокомментировал это: «По тифлисскому делу не могу доныне отрешиться от глубочайшего убеждения, что оно кончилось печальною ошибкой, что пострадали невинные люди, указанные заблуждающейся народною молвой» [4, с. 1].
Многие современники Спасовича отмечали его энциклопедический ум. Он был хорошим специалистом по криминалистике, судебной медицине, истории. И это делало его опасным соперником стороны обвинения. «При разборе я надеюсь вас убедить, что ни одна улика не уцелеет, все они раскрошатся в мелкий песок; одни из них, из фактов, обратятся в противное тому — небылицы, другие получат смысл безразличных, третьи — сомнительных, и весь искусственно построенный замок обвинения превратится в марево, в мираж» [5], — заявлял адвокат.
Еще одной характерной чертой Спасовича как представителя защиты была его принципиальность. Он был адвокатом, который часто руководствовался своими нравственными соображениями. Если Спасович при рассмотрении дела выяснял, что его подзащитный целиком и полностью виновен, он незамедлительно отказывался от ведения дела.
Однако, несмотря на все свои достоинства, Владимир Данилович постоянно находился под надзором III отделения царской канцелярии. Сам Александр II не раз обращался к руководству этого отделения с просьбами принять меры против знаменитого адвоката. Во многом такое отношение со стороны властей он заслужил, защищая государственных преступников.
К примеру, Спасович защищал народника якобинского толка Петра Никитича Ткачёва за перевод книги Э. Бехера «Рабочий вопрос». Повторно защищать Ткачёва ему пришлось по делу нечаевцев. Сам Владимир Данилович характеризовал своего подзащитного так: «Ткачёв человек весьма сосредоточенный, углубленный в себя, молчаливый, человек прежде всего книжный, абстрактный, который живет в отвлеченностях, у которого сильна рефлексия . Именно эта сосредоточенность, именно эта жизнь в абстрактной сфере и незнание жизни действительной и заставили Ткачёва допустить в способе выражения своей идеи несколько коренных, капитальных ошибок» [6]. Адвокат в первую очередь обращал внимание на личность своего подзащитного, пытался разобраться в его психологии и нравственности, старался понять его мировоззрение. «Он находил, что, помогая суду заглянуть в тайны души подсудимого и изучить ее изгибы, защитник должен сказать в пользу обвиняемого все, что последний не может, не умеет или не хочет сказать, не закрывая, однако, при этом глаз на истину и указывая голословно на влияние и воздействие среды, личностей или обстоятельств, без их тщательного изучения и проверки и без сопоставления личности искушаемого со свойствами и приемами искушения» [2].
Спасович не упускал случая разоблачить судебный произвол. Он вполне тактично, но достаточно резко критиковал ошибки, допущенные стороной обвинения во время следствия. Применяя свои гениальные познания в различных науках, он опровергал улику за уликой, доказывая невиновность своих подзащитных. Спасович считал своей целью показать суду, что во многих загадочных и страшных преступлениях на самом деле нет ничего тёмного и таинственного, что такими их делает лишь болезненное воображение пострадавших, свидетелей и следователей. «Действительность оказывается без всякой поэзии: она суха и прозаична» [5], — произнес Владимир Данилович как-то раз в одной из своих защитных речей.
Смелые заявления, уникальные юридические приёмы и методы, принципиальность и удивительная искренность сделали Владимира Даниловича Спасовича культовой фигурой в адвокатской среде второй половины XIX века. С него брали и по сей день берут пример многие адвокаты. Высоконравственный и независимый Спасович навеки вошел в историю как король российской адвокатуры.
Основные термины (генерируются автоматически): Владимир, дело, Петербургский университет, российская адвокатура, судебная реформа, III, адвокат.
Автор статьи
Читайте также: