Страшный суд скоро все как свечи гореть будем

Обновлено: 25.04.2024

Феофан Грек – Ну, хорошо. Ты мне скажи по чести – темен народ или не темен? А? не слышу.
Андрей Рублев – Темен. Только кто виноват в этом?
Феофан Грек – Да по дурости собственной и темен. Ты что ли грехов по темноте своей не имеешь?
Андрей Рублев – Дак как же не имею.
Феофан Грек – И я имею. Господи, прости, примири, укроти. Ну, ничего, страшный суд скоро. Все как свечи гореть будем. И помяни мое слово – такое тогда начнется. Все друг на друга сваливать грехи начнут. Выгораживаться перед Вседержителем.
Андрей Рублев – И как ты с такими мыслями писать можешь? Не понимаю. Восхваления еще принимаешь. Да я бы давно схиму принял. В пещеру бы навек поселился.
Феофан Грек – Я Господу служу, а не людям. А похвалы? Сегодня хвалят, завтра ругают за то, за что еще вчера хвалили, а послезавтра – забудут. И тебя забудут, и меня забудут. Все позабудут. Суета и тлен все. Не такие вещи забывали. Все глупости и подлости род человеческий совершил и теперь только повторяет их. Все на круги своя. И кружится, и кружится. Если бы Иисус снова на землю пришел, его бы снова и распяли.
Андрей Рублев – Ну уж конечно, если только одно зло помнить, то и перед Богом никогда счастлив не будешь. Да может некоторые вещи нужно забывать. Не все только. Не знаю я – как сказать. Не умею.
Феофан Грек – Не умеешь – так молчи. Меня хоть слушай. Ну что, что смотришь то?
Андрей Рублев – Так что, добро только в одиночку творить можно?
Феофан Грек – Добро? Господи, да ты хоть Новый Завет вспомни. Иисус во Храмах людей собирал. Учил их. А потом они для чего собрались? Чтоб его же и казнить! «Распни!» – кричали, – «Распни!» А ученики? Иуда – продал. Петр – отрекся. Все разбежались! И это еще лучшие.
Андрей Рублев – Да раскаялись же они.
Феофан Грек – Дак это же потом! Понимаешь ли? – потом! когда поздно было.
Андрей Рублев – Ну, конечно же, делают люди и зло, и горько это. Продали люди Христа. А вспомни – кто купил его? Народ. Опять же, фарисеи да книжники. Свидетеля не нашли, как ни искали, как ни старались. Кто же его невинного оклевещет. А фарисеи – те на обман мастера. Грамотные, хитроумные. Они и грамоте учились, чтоб к власти прийти темнотой воспользовавшись. Людям просто напоминать надо почаще, что люди они. Что – русские. Одна кровь, одна земля. Зло везде есть. Всегда найдутся охотники продать тебя за тридцать Серебренников. А на мужика все новые беды сыпятся. То татары по три раза за осень, то голод, то мор. А он все работает-работает-работает. Несет свой крест смиренно, не отчаивается, а молчит и терпит. Только Бога молит, чтобы сил хватило. Да разве не простит Всевышний таким темноты их? Сам ведь знаешь – не получается что-то или что-нибудь, или устал, намучился. И вдруг в толпе встретишься с чьим-то взглядом, человеческим. и словно причастился. и все легче сразу. Разве не так? Вот ты тут про Иисуса говорил. А ведь может быть он и родился и распят был, чтобы Бога с человеком примирить. Ведь Иисус от Бога, значит – всемогущ. И если умер на кресте, значит и предопределено это было. И распятие, и смерть его – дело рук Божиих. и должно было вызвать ненависть не у тех, кто распял его, а у тех, кто любил. ежели б окружили они его в ту минуту. Ибо любили они его – Человеком! А он сам, по своей воле покинул мир. показав несправедливость. и даже – жестокость.
Феофан Грек – Ты понимаешь, что говоришь? Упекут тебя, братец, на север. иконки подновлять.
Андрей Рублев – Что, не прав я? Сам же всегда говоришь, про что думаешь.
Феофан Грек – Что же мне. я человек мирской. Свободный!

"Андрей Рублев" - Ну, конечно же, делают люди и зло, и горько это. (1)
Из к/ф "Андрей Рублев" (Тарковский) - Монолог (0)
"Андрей Рублев" - ничего. скоро страшный суд. все , как свечи гореть будем. (0)

"Андрей Рублев" - Ну, конечно же, делают люди и зло, и горько это. (1)
Из к/ф "Андрей Рублев" (Тарковский) - Монолог (0)
"Андрей Рублев" - ничего. скоро страшный суд. все , как свечи гореть будем. (0)

Наткнулась вчера на расширенную версию «Страстей по Андрею» и посмотрела все три часа буквально не отрываясь. Никогда этот фильм не любила, зато люблю теперь. Может дело в хронометраже, а может в том, что за годы, отделяющие от просмотра сокращенного варианта, кто-то там наверху наделил меня более совершенными глазками, но вчера он меня просто сшиб и заставил походить кругами на ночь глядя.

Из всех фильмов Андрея Тарковского «Рублев» мне всегда нравился меньше всего – чувство неловкости, ощущение, что маленькие сверла буравят череп, жутковато не понятно от чего, пытаешь разобраться как в кубике Рубика и к чему каждая деталь, но не понимаешь. Но теперь стало понятно то, что не нужно понимать, не нужно рассуждать, нужно только смотреть, как дышать. Все само собой разложилось по сотам – и все противоречия в самом Тарковском, и то почему Тарковского считает своим кумиром Триер и многое о себе.

Диалог между Феофаном Греком и Рублевым на тему «как остаться хорошим человеком и не впасть в грех гордыни», о том, что пейзажи в здешних краях писались вовсе не чаем, а кровью, в том числе и собственной. Скорее всего так Тарковский мог сказать о себе и о каждом из нас.

«Замысел же «Андрея Рублева» связан с проблемой творчества, с требованиями для художника: видеть и найти выход, иметь силы для создания прекрасного, несмотря на сложности в жизни, суметь выстрадать, самого себя создать.
…
Для меня Рублев – герой. В фильме идет спор между Феофаном Греком и Андреем Рублевым и получается, что Феофан талантлив, это я знаю, но не знаю, кто талантливее из них. Что Андрей Рублев гений, мне известно, а Феофан может быть более талантливым, поэтому он непосредственно отражает ужас того времени в своих персонажах, в своих богах, то есть что он видел – то и выражал. В этом есть нечто кафкианское.
Я Феофана люблю, но он выражал увиденное. Рублев видел то же самое, но страдал значительно глубже, чем Феофан, и гений его в том, что он нашел возможность создать нравственный идеал, который является более необходимым в состоянии потрясения, и этим Рублев доказал диалектичность в искусстве: он почувствовал, что необходимо испытать человека, и создал образы, которые могут спасти человека.
Именно поэтому я не могу назвать его творчество трагедией, оно трагично, как эпитет. Он создал настолько светлый нравственный идеал, что меня огорчает то обстоятельство, что для многих это оказалось недоступным, непонятым»

Привожу на всякий случай и сам диалог, о котором идет речь.

- Хорошо, скажи мне по чести, темен народ или нет? Не слышу!
- Темен! Только кто виноват в этом?
- По дурости собственной и темен!
- Ты, что ли, по темноте своей грехов не имеешь?
- И я имею. Господи, прости, примири и укроти! Страшный суд скоро. Все, как свечи, гореть будем. Помяни мое слово, такое тогда начнется! Все друг на друга грехи сваливать начнут, выгораживаться перед Вседержителем.
- И как ты с такими мыслями писать можешь, не понимаю. Восхваление еще принимаешь. Я бы давно схиму принял, в пещеру бы навек поселился.
- Я Господу служу, а не людям. Сегодня хвалят, завтра ругают, за что еще вчера хвалили, послезавтра забудут и тебя, и меня. Всё позабудут! Суета и тлен все! Все глупости и подлости род человеческий уже совершил и теперь только повторяет их. Все на круги своя, и кружится, и кружится. Если бы Иисус снова на землю пришел, его бы снова распяли!
- Если одно зло помнить, то перед Богом и счастлив никогда не будешь.
- Что?
- Может, некоторые вещи и нужно забывать, не все только. Не знаю, как сказать, не умею.
- Не умеешь, так молчи! Меня слушай!
- Думаешь, добро только в одиночку творить можно?
- Добро! Да ты Новый Завет вспомни! Иисус тоже во храмах людей собирал, учил их. А потом они для чего собрались? Чтобы его же и казнить! «Распни!» - кричали. А ученики? Иуда продал, Петр отрекся. Все разбежались! И это лучшие!
- Раскаялись же они!
- Это потом, понимаешь, когда поздно было.
- Конечно, делают люди и зло. Горько это. Продал Иуда Христа. А вспомни, кто купил его? Народ. Опять же фарисеи да книжники свидетеля так и не нашли, как ни старались. Кто ж его, невинного, оклевещет? А фарисеи на обман мастера, грамотные, хитроумные. Они и грамоте-то учились, чтобы к власти прийти, темнотой его воспользовавшись. Людям напоминать надо почаще, что люди они, что русские - одна кровь, одна земля! Зло везде есть. Всегда найдутся охотники продать тебя за З0 серебреников. А на мужика все новые беды сыпятся. То татары по три раза за осень, то голод, то мор, а он все работает, работает, несет свой крест смиренно. Не отчаивается, а молчит и терпит. Только Бога молит, чтоб сил хватило. Да разве не простит таким Всевышний темноты их? Сам ведь знаешь, не получается что-нибудь или устал, намучился. И вдруг с чьим-то взглядом в толпе встретишься, с человеческим. И словно причастился и все легче сразу. Разве не так? Вот ты тут про Иисуса говорил. Так он, может быть, для того родился и распят был, чтобы Бога с человеком примирить. Ведь Иисус от Бога, значит, всемогущ. Если умер на кресте, значит, и предопределено это было. И распятие и смерть его - дело руци Божьей. И должно было вызвать ненависть не у тех, кто распял его, а у тех, кто его любил, ежели бы они окружили его в ту минуту. Ибо любили они его человеком. А он сам, по своей воле, покинул их, показав несправедливость или даже жестокость.

Нефиговый такой вывод. В смысле, что красивый, как витиеватый росчерк пера над бездной бездонного пространства. А рано или поздно, кроме таких красивых выводов от человечества нечего в мире не останется.

Одна из центральных линий фильма, основной его узел – собеседования Андрея Рублева с Феофаном Греком.
Это киноновеллы «Феофан Грек», «Страсти по Андрею» и «Набег».
«В фильме, – делился в августе 1967 г. своими размышлениями о только что снятой ленте в беседе со своим однокашником, режиссером Николаем Гибу, Андрей Тарковский, – идет спор между Феофаном Греком и Андреем Рублевым; оба талантливы, это я знаю, но не знаю, кто из них талантливее.
Что Андрей Рублев – гений, мне известно; Феофан может быть более талантливым, потому что он непосредственно отражает ужас того времени в своих персонажах, в своих бегах, т.е., что он видел – то он и рисовал. […]
Я Феофана люблю. Что он видел, то он и выражал в росписи. Рублев тоже все видел, но он выстрадал увиденное значительно глубже, чем Феофан. И гений его в том, что он нашел возможным создать нравственный идеал, который более необходим в состоянии потрясения, т.е. в чистом виде, и этим он доказал диалектичность искусства: он почувствовал, что необходимо испытать человеку. И создал образы, которые могут спасти человека.
Именно поэтому я не могу назвать его творчество трагедией. Он создал светлый, нравственный идеал, и меня огорчает то обстоятельство, что для многих это оказалось недоступным, непонятным».

Хорошо известные кадры киноновеллы «Страсти по Андрею»: на экране появляются голые ноги Феофана, сидящего – для излечения ломоты – в муравейнике.
Начинается спор Андрея с Феофаном.
«Феофан: Ну хорошо. Ты мне скажи по чести: темен народ или не темен? А? Не слышу!
Андрей: Темен! Только кто виноват в этом?
Феофан: Да по дурости собственной и темен! Ты что, грехов по темноте своей не имеешь?
Андрей: Да как не иметь.
Феофан: И я имею! Господи, прости, прими и укроти! Ну, ничего, Страшный суд скоро, Все, как свечи, гореть будем. И помяни мое слово, такое тогда начнется! Все друг на друга грехи сваливать начнут, выгораживаться перед Вседержителем.
Андрей: И как ты с такими мыслями писать можешь, не понимаю! Восхваление еще принимаешь. Да я бы уже давно схиму принял. В пещеру бы навек поселился!
Феофан: Я Господу служу, а не людям. А похвалы? Сегодня хвалят, завтра ругают, за что еще вчера хвалили. А послезавтра забудут. И тебя забудут, и меня забудут. Суета и тлен все! Не такие вещи и то забывали. Все глупости и подлости род человеческий уже совершил, и теперь только повторяет их. Все “на круге своя”! И кружится, и кружится! Если б Иисус снова на землю пришел, Его бы снова распяли!»

Словно в подтверждение этих последних слов, в той же киноновелле далее мы видим сцену «Русской Голгофы», на всем протяжении которой прения иконописцев продолжаются…
«Андрей: . Напоминать надо почаще, что люди они, что русские, одна кровь, одна земля. Зло везде есть, всегда найдутся охотники продать себя за тридцать серебреников, а на мужика все новые беды сыплются: то татары, по три раза за осень, то голод, то мор, а он все работает, работает. несет свой крест смиренно, не отчаивается, а молчит и терпит, только Бога молит, чтоб сил хватило. Да разве не простит таким Всевышний темноты их. »
Эти слова обращают нас и к иному, еще более важному.
Вспомним «Дневник писателя» Ф.М. Достоевского за 1873 год (глава «Влас»):
«Говорят, русский народ плохо знает Евангелие, не знает основных правил веры. Конечно так, но Христа он знает и носит Его в своем сердце искони. В этом нет никакого сомнения. Как возможно истинное представление Христа без учения о вере? Это другой вопрос. Но сердечное знание Христа и истинное представление о Нем существует вполне. Оно передается из поколения в поколение и слилось с сердцами людей. Может быть, единственная любовь народа русского есть Христос, и он любит образ Его по-своему, то есть до страдания. Названием же православного, то есть истиннее всех исповедующего Христа, он гордится более всего. Повторяю: можно очень много знать безсознательно».
Да, русские крестьяне, в массе своей не умевшие читать и, главное, не имевшие в своем распоряжении нужных книг, получали наставление в Христианских истинах, в основном на слух, на службах в храмах. Но ведь и зиждущееся на этом Литургическое богословие, как известно, является наиболее выверенным и чистым.
Во всем Христианском мiре Русский народ – единственный, связавший не только свою историю или будущность, но и саму сущность с Верой в Господа нашего Иисуса Христа, да так сам себя и назвавший…
В один из, пожалуй, самых страшных периодов отечественной истории, в 1919 г. литературовед и священник о. Сергий Дурылин, размышляя об этом, писал: «Русский народ – христианин, он сам себя так назвал по признаку веры, а не как другие народы по признаку труда или рода жизни. Этим признаком он определил себя: он хрестианин, хресьяин, крестьянин, а не agricola, Landmann, Markmann, paysan, villan и т.д.»

Заключительный, важнейший по смыслу разговор Андрея с почившим уже к тому времени Феофаном – то ли во сне, то ли наяву – происходит в конце киноновеллы «Набег».
«Андрей: Послушай, что же это такое делается? Убивают, насильничают, вместе с татарвой храмы обдирают, а, ведь ты говорил мне. Только мне теперь хуже, чем тебе. Ты уж помер, а я .
Феофан: Помер? Ну и что?
Андрей: Да не о том я. А что полжизни в слепоте провел! Я же для них, для людей делал, днями – ночами. Не люди ведь это, а? Правду ты говорил. Правду.
Феофан: Мало ли что я тогда говорил? Ты вот теперь ошибаешься, я тогда ошибался.
Андрей: А разве вера не одна у нас, не одна земля. Не одна кровь?
…А один татарин даже улыбался, кричал все: “Вы и без нас друг другу глотки перегрызете”. А? Позор-то какой!
…Знаешь, я писать больше никогда не буду.
Феофан: Почему?
Андрей: Не нужно это никому. Вот и все.
Феофан: Подумаешь, иконостас сожгли. Да меня, знаешь, сколько пожгли? Во Пскове, в Новгороде, в Галиче! Великий грех на себя берешь!
Андрей: Я тебе самого главного не сказал. Человека я убил. русского. Как увидел я, что тащит он ее.
Феофан: За грехи наши и зло человеческий облик приняло. Покушаешься на зло, на человеческую плоть покушаешься. Бог-то простит, только ты себе не прощай. Так и живи, меж великим прощением и собственным терзанием.
Андрей: Русь, Русь. все-то, она, родная, терпит, все вытерпит. Долго еще так будет, а? Феофан?
Феофан: Не знаю. Всегда, наверное. Всё же красиво все это».

Собственно, это взгляд на Россию Пушкина, Тютчева, Мусоргского.
Тут многое вспоминается…
И слова боярина Шакловитого из третьего действия оперы «Хованщина» М.П. Мусоргского, обращенные к Руси:

Стонала ты под яремом татарским, шла, брела за умом боярским.
Пропала дань татарская, престала власть боярская,
А ты, печальница, страждешь и терпишь!

И, конечно, знаменитое стихотворение Ф.И. Тютчева 1855 года:

Эти бедные селенья,
Эта скудная природа –
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!

Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя.

В связи с этими известными стихами С.Н. Дурылин заметил, что, кроме гоголевской России, по которой разъезжал в своей бричке Чичиков, была еще тютчевская Русь, которую «в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя».)

Нельзя, конечно же, пропустить и известное письмо А.С. Пушкина П.Я. Чаадаеву, написанное поэтом в конце своего жизненного поприща, 19 октября 1836 г., в ответ на первое «Философическое письмо» Петра Яковлевича:
«Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. […]
Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы – разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и безцельной деятельности, которой отличается юность всех народов?
Татарское нашествие – печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству (к русскому единству, разумеется), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, – так неужели все это не история, а лишь бледный полузабытый сон? […]
Хотя лично я сердечно привязан к Государю, я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человек с предрассудками – я оскорблен, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал».

Письмо это мы приводим еще и потому, что сам Андрей Тарковский считал его одним из важнейших текстов Русской мысли.
Именно его в фильме «Зеркало» читает вслух по старинному пушкинскому томику мальчик Игнат сестре главного героя в комнате, на стене которой хорошо виден рекламный плакат Михаила Ромадина к картине «Андрей Рублев» с репродукцией «Троицы» Преподобного иконописца.
Все эти сюжеты словно бы закольцовывают существенный период творчества режиссера, являя собой грандиозную симфонию важнейших для понимания прошлого, настоящего и будущего России смыслов.

«Андрей Рублев» - это фильм о смерти, рождающейся в жизни, и о рождении в царстве смерти. Прекрасное возможно лишь вкупе с отвратительным. Ужасное возможно лишь как результат развития прекрасного. Фильм - история о художнике, растворенном в своем народе» (Андрей Тарковский)

Заявка на фильм об Андрее Рублеве была подана в «Мосфильм» Андреем Тарковским еще в 1961 году. Замысел долго зрел, оформлялся. Сценарий был написан совместно все с тем же Андроном Кончаловским. Он был настолько грандиозен, настолько выходил за рамки жанра кинематографического сценария, что после публикации в журнале «Искусство кино» вызвал настоящий взрыв восторгов. Именно благодаря этой публикации к Тарковскому пришел его главный актер, его талисман – актер Свердловского театра Анатолий Солоницын.

Пришел он, порвав со своей старой жизнью. Лишь прочитав сценарий, Солоницын окончательно увольняется из театра и едет в Москву. На роль Рублева пробовались выдающие актеры – Иннокентий Смоктуновский, Станислав Любшин, Виктор Сергачев. И все же режиссер останавливается на кандидатуре никому не известного актера из Свердловска. По этому поводу существует легенда, что Тарковский взял фотопробы актеров и отправился к реставраторам древнерусской иконописи и спросил: «Кто же из них Андрей Рублев?» Все единогласно указали на Солоницына. Что же такого было в этом уже не молодом тогда и никому не известном актере?

Солоницын часто говорил, что у самого актера не должно быть никакой концепции роли, он должен стать белым листом, на котором режиссер напишет свою картину. Придя к Тарковскому, Солоницын начал свою жизнь заново.

Известно, что Андрей Арсеньевич очень сложно сходился с известными актерами. Очень сложно работал с Банионисом в «Солярисе». И в тоже время «его» актеры были на седьмом небе от счастья от работы с режиссером, прославившимся весьма крутым нравом и высокими требованиями к игре. Он требовал абсолютного, стопроцентного проникновения в свой замысел. Он хотел лепить из актера что-то принципиально иное, до него не существовавшее. Тарковский требовал от актеров не игры, а реальности пластического перевоплощения. Он требовал жизни, а не имитации.

В течение трех месяцев режиссер предписал Солоницыну не разговаривать, тем самым погрузив его в мир Рублева, давшего обет молчания. Сам актер писал в своем дневнике: «Трудно безумно. Все надо начинать сначала. Всему учиться заново. Меня учили добиваться смысла, смысла во всем, а киноигра – это высшая, идеальная быссмыслица. Чем живей, тем лучше. Надо жить, а не играть – это и легче и трудней». В чем же секрет магической притягательности и о чем фильм «Страсти по Андрею»?

Съемки фильма велись во Владимире, Суздале, на Нерли, Пскове, Изборске, Печорах. Нашествие татар и битву снимали в Пскове. Под Изборском был построен вход в храм, который горел. Некоторые сцены – у стен Псковско-Печерского монастыря.

Фильм - первая, да и единственная в своем роде, эпическая драма, построенная на историческом материале, но не ограничивающаяся им. Это фильм о Художнике, его метаниях и поисках, его эволюции. Первый эпизод является своеобразным эпиграфом ко всему фильму. Это ключ к пониманию основной режиссерской идеи. Полет мужика на шаре и его падение на землю, как нельзя лучше раскрывает идею творца и соприкосновения его с реалиями жизни.

Тарковскому удается создать кинопроизведение, которое можно назвать исторической кинодокументалисткой. Описания исторической эпохи почти натуралистичны и это видно во всех эпизодах. Тарковский не приукрашивает действительность, он погружает зрителя в самую сердцевину средневековой жизни. А параллельные линии еще больше усиливают основную идею – поиск художника, его существование в окружающей их действительности. Именно поэтому они пересекаются в финальной сцене. Они просто не могли не пересечься!

Рублев - в трактовке Тарковского - мыслитель. Таким и должен быть настоящий художник. Он вбирает в себя и переосмысливает все, что происходит вокруг него. Часто он пассивен и созерцателен. Ему действительно кажется, что искусство преобразует людей.

Поэтому примечателен эпизод у гречишного поля, когда Даниил убеждает Андрея прекратить многомесячные метания и написать сцену «Страшного суда» «как принято». «Да не могу я, Данила, - отвечает Рублев, - не хочу людей распугивать».

В это суть творческого поиска Художника – он не может лгать. Он должен быть честен, исходя из своих этических и эстетических принципов. Предать их равносильно для него предательству самого себя, всего, ради чего ты живешь. Рублев любит людей, он почти наивен в своей любви, но в ней не хватает главного. Того, с чем он столкнется позже. Для него важен свой личный религиозный опыт, а не то «как принято».

Не менее важен и эпизод спора Феофана Грека и Рублева. Тут сталкиваются две позиции: художник, разочарованный в людях, творящий для Вечности, а не для людей, и художник, отчаянно сопротивляющийся этой позиции, считающий, что искусство нужно людям, оно должно им служить.

«Феофан: Ну хорошо. Ты мне скажи по чести: темен народ или не темен? А? Не слышу!
Андрей: Темен! Только кто виноват в этом?
Феофан: Да по дурости собственной и темен! Ты что, грехов по темноте своей не имеешь?
Андрей (за кадром): Да как не иметь.
Феофан: И Я имею! Господи, прости, прими и укроти! Ну, ничего, Страшный суд скоро, Все, как свечи, гореть будем. И помяни мое слово, такое тогда начнется! Все друг на другу грехи сваливать начнут, выгораживаться перед вседержителем.
Андрей (за кадром): И как ты с такими мыслями писать можешь, не понимаю! Восхваление еще принимаешь. Да я бы уже давно схиму принял. В пещеру бы навек поселился!
Феофан: Я Господу служу, а не людям. А похвалы? Сегодня хвалят, завтра ругают, за что еще вчера хвалили. А послезавтра забудут. И тебя забудут, и меня забудут. Суета и тлен все! Не такие вещи и то забывали. Все глупости и подлости род человеческий уже совершил, и теперь только повторяет их. Все «на круге своя»! И кружится, и кружится! Если б Иисус снова на землю пришел, его бы снова распяли!»

Генезис художника проходит основной нитью по всему повествованию об иконописце. И Тарковский намеренно натуралистичен в описании исторической обстановки. Сцены подчас поражают своей жестокостью и вызывают отвращение, неприятие своей реалистичностью.

Именно это оттолкнуло советских чиновников от фильма. Поэтому они стали называть фильм «антирусским», «бесчеловечным». Им тяжко было сознавать свою греховность, совиновность, ведь сквозь исторические персонажи очень ясно проглядывали черты современников, таких до боли узнаваемых, а значит невольно пугающих.

Именно поэтому фильм был жестоко порезан. Из 3 часов 15 минут осталось 2 часа. Очень интересна запись в дневнике Тарковского, где он описал дискуссию о фильме. Особенно режиссер выделил мнение профессора математики, лауреата Ленинской премии Манина, который, как ему показалось, единственный из всех понял суть картины. Андрей Арсеньевич почти дословно записал его речь:

«Почти все участники дискуссии спрашивают, почему они в течение трех часов, покуда идет фильм, должны страдать. Попытаюсь ответить на этот вопрос. Дело в том, что в XX столетии имеет место своего рода эмоциональная инфляция… Но есть художники, которые дают возможность другим почувствовать подлинную меру вещей, они всей своей жизнью взяли на себя этот эмоциональный груз, и мы должны им быть благодарны за это».

Кульминацией внутреннего генезиса Рублева является сцена набега татар, которых привел русский князь. Сцена страшная, отвратительная и одна из самых сильнейших в фильме. Людей убивают мечами, копьями, стрелами, жгут огнем. Тут же поджигают и грабят дома, насилуют женщин. Тараном разбивают тяжелые двери собора и режут спасающихся там. Страдают не только люди, но и животные — именно на съемках этих эпизодов Тарковский приказал заживо сжечь корову (по другой версии, она была обожжена огнеупорным материалом).

Рублев, защищая Дурочку, с которой подружился, убивает татарского воина. Страшный выбор, перед которым он встал, меняет его жизнь кардинально. Предательство, ложь, зло, сребролюбие и властолюбие творит с его Россией маленький, локальный апокалипсис, который переворачивает всю жизнь художника.

После этого он дает обет молчания и перестает рисовать. Он не может найти в себе силы, потому что на самом деле творил для людей, во имя любви к ним. Это страшный крах всего, чему служил иконописец. Он должен пройти путь страданий, путь внутреннего катарсиса, чтобы понять самого себя. Во время диалога с умершим уже Феофаном Греком он говорит: «Я полжизни в слепоте провел! Полжизни! Я же для них, для людей делал! Днями, ночами… Не люди ведь это!»

Метания эти находят свое отражение в монологе-покаянии монаха Кирилла. Это своеобразный конфликт Моцарта и Сальери, перенесенный на русскую почву. Кирилл мучается своей завистью к Рублеву, но понимает, что художник, отказавшийся от своего ремесла, предает самого себя. «Страшный это грех – искру Божью отвергать!» - восклицает монах.

Но понять это Рублев сможет лишь в сцене с Бориской, который отлил колокол по своему собственному рецепту и плачет на руках у иконописца, потому что отец ему этот рецепт литья не оставил. Тогда и происходит катарсис иконописца. Тогда он нарушает свой обет, утешая юного гения. «Пойдем вместе. Ты будешь колокола лить, а я иконы писать. Какой праздник для людей сотворил, а еще плачешь!» И на фоне сгоревших углей, как бы вырастая из пепла, появляются знаменитые шедевры Рублева. Художник рождается из пепла своих страданий. Переплавляясь через боль, любовь к людям находит свое совершенное выражение.

Успех фильма превзошел все ожидания. Его так и не допустили на конкурсную программу в Каннах, но благодаря президенту западноберлинской фирмы «Пегасус-фильм» Серджио Гамбарову, совладельцу французской кинофирмы «ДИС» Алексу Москвичу и профессору Отари Тенейшвили был устроен внеконкурсный показ.

Вот как об этом вспоминает Тенейшвили: «Перед первым сеансом дирекция фестиваля объявила по городскому радио и телевидению, что фильм «Андрей Рублев» будет дважды показан и на второй день. Это объявление сняло накал страстей. И все же в зале негде было упасть и гвоздю. Сидели в проходах, на лестницах, на сцене. Я наблюдал за залом в течение демонстрации фильма. Такого напряжения зрителя и зрителя весьма специфического, избалованного всеми чудесами кинематографии, я ни до, ни после никогда не видел. Когда закончились кадры с иконостасом и гарцующими жеребцами на зеленом лугу, начался шквал оваций, слышались восклицания: «фантастико», «жениаль», «формидабль», «беллисимо», «грандиозо»…»

В 1973 году фильм был отмечен шестью международными наградами (и ни одной отечественной!). «Рублев» вначале вошел в рейтинговые сто лучших фильмов мира, а затем и в десятку лучших.

Но не это было главное. Главное состояло в том, что фильм стал генезисом самого Тарковского. Из патологоанатома русской души Андрей Арсеньевич стал режиссером-мыслителем, религиозным философом, что потом очень сильно отразилось на всех его последующих картинах.

Автор статьи

Куприянов Денис Юрьевич

Юрист частного права

Страница автора

Читайте также: