Обязанность детей чтить а не судить с щ

Обновлено: 26.04.2024

Иисус же говорил им: Отец Мой доныне делает, и Я делаю. И еще более искали убить Его Иудеи за то, что Он не только нарушал субботу, но и Отцем Своим называл Бога, делая Себя равным Богу. На это Иисус сказал: истинно, истинно говорю вам: Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего: ибо, что творит Он, то и Сын творит также. Ибо Отец любит Сына и показывает Ему все, что творит Сам; и покажет Ему дела больше сих, так что вы удивитесь. Ибо, как Отец воскрешает мертвых и оживляет, так и Сын оживляет, кого хочет. Ибо Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну, дабы все чтили Сына, как чтут Отца. Кто не чтит Сына, тот не чтит и Отца, пославшего Его. Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь.

Мы слышим ответ Господа на обвинение Его в разорении субботы. Он сказал им: Отец Мой доныне делает, и Я делаю. Христос исповедует, что Он – Сын Божий, ясно называя Бога Своим Отцом. В тайне творения мира, промышления о нем и спасения его участвует вся Святая Троица. Тот, Кто все совершает – Господь всего. И потому Сын Человеческий – Господин субботы.

Что же иудеи отвечают на защиту Христом Себя? Еще более искали убить Его иудеи. За нарушение субботы и за то, что Он Бога называет Своим Отцом. Они изображают ревность о чести Божией и замышляют величайшее преступление против Бога.

Христос свидетельствует им, что Он равен Богу в силе и в славе. Истинно, истинно говорю вам – и это значит, что речь идет о страшных и великих и непоколебимых Божиих делах, которые Он творит. Но Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего: ибо, что творит Он, то и Сын творит также. Так предан Христос воле Отца, что для Него невозможно творить что-либо отдельно от Него. Он – Исполнитель Совета Отча, Он знает все Его сокровенные замыслы. Он равночестен Отцу в делах, ибо что творит Отец, то творит также и Сын – с той же властью, с той же действенной силой.

Отец любит Сына. В этом мире Христос встречается с человеческой ненавистью и равнодушием. Но Ему неизменно дается утешение Отчей любви. Отец показывает Ему все, что творит Сам. Все, что творит Сын, совершается по водительству, по указанию Отца. И Он покажет Ему дела больше сих, так что вы удивитесь. Дела большей силы, чем исцеление болящих. Он воскресит умерших. И Сам воскреснет из мертвых.

Являя Свое равенство с Отцом, Христос выделяет те Свои дела, которые могут быть совершены только Богом. Ибо, как Отец воскрешает мертвых и оживляет, так и Сын оживляет, кого хочет. Во власти одного Бога – воскрешать мертвых и давать им жизнь. Воскрешение мертвых никогда не было в ряду обычных явлений естества и даже не приходило кому-либо на мысль, изучающих возможности сил природы. Это дело чисто Божественной силы. У Христа – мудрость и держава как у Бога. Он имеет ключи ада и смерти.

И Отец не судит никого, но суд отдал Сыну. Он благоволил совершить суд через Сына. Будучи нашим Творцом, Он может делать с нами все, как горшечник с глиной. Но мы видим Его безмерную милость. Бог во Христе примирился с миром и дал Своему Сыну власть приведения нас к вечной жизни. Книга жизни есть книга Агнца. Последний всеобщий Страшный суд предан Сыну Человеческому. Оттого что Он умалил Себя, став Сыном Человеческим, по воле Отчей, Он Господь всяческих. Будучи Сыном Человеческим, Он единосущен по естеству с теми, над кем Он поставлен. Христос часто называл Себя смиренно Сыном Человеческим, показывая, что Он – Начальник и Спаситель не одного только народа, а всего рода человеческого. Дабы все чтили Сына, как чтут Отца.

Мы должны чтить Сына, исповедовать, что Он – Господь и поклоняться Ему. Мы должны воздавать честь Тому, Кто принял бесчестие ради нас. Кто не чтит Сына, тот не чтит и Отца, пославшего Его. Поношение Искупителя нашего – поношение Отца. В крестных страданиях Господа, говорят святые, участвуют все лица Пресвятой Троицы. «Всякий дух, не исповедующий Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога, но от диавола». Слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня, – говорит Христос, – имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь.

Быть христианином значит слушать, что говорит Бог. Но недостаточно только слушать, надо слушаться – веровать жизнью своей в Пославшего Христа Бога Отца. Тем, для кого Христос – путь, открывается уже здесь на земле вечная жизнь, благодать Пасхи, переход от смерти в жизнь. К Богу Отцу – во Христе и Христом, Который от Себя не творит ничего, но творит волю пославшего Его Отца.

Порфирий Владимирыч почувствовал, что праздник на его улице наступил, и разошелся соловьем. Но, как истинный кровопивец, он не приступил к делу прямо, а начал с околичностей.
— Если вы позволите мне, милый друг маменька, выразить мое мнение, — сказал он, — то вот оно в двух словах: дети обязаны повиноваться родителям, слепо следовать указаниям их, покоить их в старости — вот и все. Что такое дети, милая маменька? Дети — это любящие существа, в которых все, начиная от них самих и кончая последней тряпкой, которую они на себе имеют, — все принадлежит родителям. Поэтому родители могут судить детей; дети же родителей — никогда. Обязанность детей — чтить, а не судить. Вы говорите: судите меня с ним! Это великодушно, милая маменька, веллли-ко-лепно! Но можем ли мы без страха даже подумать об этом, мы, от первого дня рождения облагодетельствованные вами с головы до ног? Воля ваша, но это будет святотатство, а не суд! Это будет такое святотатство, такое святотатство…
— Стой! погоди! коли ты говоришь, что не можешь меня судить, так оправь меня, а его осуди! — прервала его Арина Петровна, которая вслушивалась и никак не могла разгадать: какой-такой подвох у Порфишки-кровопивца в голове засел.
— Нет, голубушка маменька, и этого не могу! Или, лучше сказать, не смею и не имею права. Ни оправлять, ни обвинять — вообще судить не могу. Вы — мать, вам одним известно, как с нами, вашими детьми, поступать. Заслужили мы — вы наградите нас, провинились — накажите. Наше дело — повиноваться, а не критиковать. Если б вам пришлось даже и переступить, в минуту родительского гнева, меру справедливости — и тут мы не смеем роптать, потому что пути провидения скрыты от нас. Кто знает? Может быть, это и нужно так! Так-то и здесь: брат Степан поступил низко, даже, можно сказать, черно, но определить степень возмездия, которое он заслуживает за свой поступок, можете вы одни!
— Стало быть, ты отказываешься? Выпутывайтесь, мол, милая маменька, как сами знаете!
— Ах, маменька, маменька! и не грех это вам! Ах-ах-ах! Я говорю: как вам угодно решить участь брата Степана, так пусть и будет — а вы… ах, какие вы черные мысли во мне предполагаете!
— Хорошо. Ну, а ты как? — обратилась Арина Петровна к Павлу Владимирычу.
— Мне что ж! Разве вы меня послушаетесь? — заговорил Павел Владимирыч словно сквозь сон, но потом неожиданно захрабрился и продолжал: — Известно, виноват… на куски рвать… в ступе истолочь… вперед известно… мне что ж!
Пробормотавши эти бессвязные слова, он остановился и с разинутым ртом смотрел на мать, словно сам не верил ушам своим.
— Ну, голубчик, с тобой — после! — холодно оборвала его Арина Петровна, — ты, я вижу, по Степкиным следам идти хочешь… ах, не ошибись, мой друг! Покаешься после — да поздно будет!
— Я что ж! Я ничего. Я говорю: как хотите! что же тут… непочтительного? — спасовал Павел Владимирыч.
— После, мой друг, после с тобой поговорим! Ты думаешь, что офицер, так и управы на тебя не найдется! Найдется, голубчик, ах, как найдется! Так, значит, вы оба от судбища отказываетесь?
— Я, милая маменька…
— И я тоже. Мне что! По мне, пожалуй, хоть на куски…
— Да замолчи, Христа ради… недобрый ты сын! (Арина Петровна понимала, что имела право сказать «негодяй», но, ради радостного свидания, воздержалась.) Ну, ежели вы отказываетесь, то приходится мне уж собственным судом его судить. И вот какое мое решение будет: попробую и еще раз добром с ним поступить: отделю ему папенькину вологодскую деревнюшку, велю там флигелечек небольшой поставить — и пусть себе живет, вроде как убогого, на прокормлении у крестьян!
Хотя Порфирий Владимирыч и отказался от суда над братом, но великодушие маменьки так поразило его, что он никак не решился скрыть от нее опасные последствия, которые влекла за собой сейчас высказанная мера.
— Маменька! — воскликнул он, — вы больше, чем великодушны! Вы видите перед собой поступок… ну, самый низкий, черный поступок… и вдруг все забыто, все прощено! Веллли-ко-лепно. Но извините меня… боюсь я, голубушка, за вас! Как хотите меня судите, а на вашем месте… я бы так не поступил!
— Это почему?
— Не знаю… Может быть, во мне нет этого великодушия… этого, так сказать, материнского чувства… Но все как-то сдается: а что, ежели брат Степан, по свойственной ему испорченности, и с этим вторым вашим родительским благословением поступит точно так же, как и с первым?
Оказалось, однако, что соображение это уж было в виду у Арины Петровны, но что, в то же время, существовала и другая сокровенная мысль, которую и пришлось теперь высказать.
— Вологодское-то именье ведь папенькино, родовое, — процедила она сквозь зубы, — рано или поздно все-таки придется ему из папенькинова имения часть выделять.
— Понимаю я это, милый друг маменька…
— А коли понимаешь, так, стало быть, понимаешь и то, что выделивши ему вологодскую-то деревню, можно обязательство с него стребовать, что он от папеньки отделен и всем доволен?
— Понимаю и это, голубушка маменька. Большую вы тогда, по доброте вашей, ошибку сделали! Надо было тогда, как вы дом покупали, — тогда надо было обязательство с него взять, что он в папенькино именье не вступщик!
— Что делать! не догадалась!
— Тогда он, на радостях-то, какую угодно бумагу бы подписал! А вы, по доброте вашей… ах, какая это ошибка была! такая ошибка! такая ошибка!
— «Ах» да «ах» — ты бы в ту пору, ахало, ахал, как время было. Теперь ты все готов матери на голову свалить, а чуть коснется до дела — тут тебя и нет! А впрочем, не об бумаге и речь: бумагу, пожалуй, я и теперь сумею от него вытребовать.
Папенька-то не сейчас, чай, умрет, а до тех пор балбесу тоже пить-есть надо. Не выдаст бумаги — можно и на порог ему указать: жди папенькиной смерти! Нет, я все-таки знать желаю: тебе не нравится, что я вологодскую деревнюшку хочу ему отделить!
— Промотает он ее, голубушка! дом промотал — и деревню промотает!
— А промотает, так пусть на себя и пеняет!
— К вам же ведь он тогда придет!
— Ну нет, это дудки! И на порог к себе его не пущу! Не только хлеба — воды ему, постылому, не вышлю! И люди меня за это не осудят, и бог не накажет. На-тко! дом прожил, имение прожил — да разве я крепостная его, чтобы всю жизнь на него одного припасать? Чай, у меня и другие дети есть!
— И все-таки к вам он придет. Наглый ведь он, голубушка маменька!
— Говорю тебе: на порог не пущу! Что ты, как сорока, заладил: «придет» да «придет» — не пущу!
Арина Петровна умолкла и уставилась глазами в окно. Она и сама смутно понимала, что вологодская деревнюшка только временно освободит ее от «постылого», что в конце концов он все-таки и ее промотает, и опять придет к ней, и что, как мать, она не может отказать ему в угле, но мысль, что ее ненавистник останется при ней навсегда, что он, даже заточенный в контору, будет, словно привидение, ежемгновенно преследовать ее воображение — эта мысль до такой степени давила ее, что она невольно всем телом вздрагивала.
— Ни за что! — крикнула она наконец, стукнув кулаком по столу и вскакивая с кресла.
А Порфирий Владимирыч смотрел на милого друга маменьку и скорбно покачивал в такт головою.
— А ведь вы, маменька, гневаетесь! — наконец произнес он таким умильным голосом, словно собирался у маменьки брюшко пощекотать.
— А по-твоему, в пляс, что ли, я пуститься должна?
— А-а-ах! а что в Писании насчет терпенья-то сказано? В терпении, сказано, стяжите души ваши! в терпении — вот как! Бог-то, вы думаете, не видит? Нет, он все видит, милый друг маменька! Мы, может быть, и не подозреваем ничего, сидим вот: и так прикинем, и этак примерим, — а он там уж и решил: дай, мол, пошлю я ей испытание! А-а-ах! а я-то думал, что вы, маменька, паинька!
Но Арина Петровна очень хорошо поняла, что Порфишка-кровопивец только петлю закидывает, и потому окончательно рассердилась.
— Шутовку ты, что ли, из меня сделать хочешь! — прикрикнула она на него, — мать об деле говорит, а он — скоморошничает! Нечего зубы-то мне заговаривать! сказывай, какая твоя мысль! В Головлеве, что ли, его, у матери на шее, оставить хочешь!
— Точно так, маменька, если милость ваша будет. Оставить его на том же положении, как и теперь, да и бумагу насчет наследства от него вытребовать.
— Так… так… знала я, что ты это присоветуешь. Ну хорошо. Положим, что сделается по-твоему. Как ни несносно мне будет ненавистника моего всегда подле себя видеть, — ну, да видно пожалеть обо мне некому. Молода была — крест несла, а старухе и подавно от креста отказываться не след. Допустим это, будем теперь об другом говорить. Покуда мы с папенькой живы — ну и он будет жить в Головлеве, с голоду не помрет. А потом как?
— Маменька! друг мой! Зачем же черные мысли?
— Черные ли, белые ли — подумать все-таки надо. Не молоденькие мы. Поколеем оба — что с ним тогда будет?
— Маменька! да неужто ж вы на нас, ваших детей, не надеетесь? в таких ли мы правилах вами были воспитаны?
И Порфирий Владимирыч взглянул на нее одним из тех загадочных взглядов, которые всегда приводили ее в смущение.
— Закидывает! — откликнулось в душе ее.
— Я, маменька, бедному-то еще с большею радостью помогу! богатому что! Христос с ним! у богатого и своего довольно! А бедный — знаете ли, что Христос про бедного-то сказал!
Порфирий Владимирыч встал и поцеловал у маменьки ручку.
— Маменька! Позвольте мне брату два фунта табаку подарить! — попросил он.
Арина Петровна не отвечала. Она смотрела на него и думала: неужто он в самом деле такой кровопивец, что брата родного на улицу выгонит?
— Ну, делай как знаешь! В Головлеве так в Головлеве ему жить! — наконец, сказала она, — окружил ты меня кругом! опутал! начал с того: как вам, маменька, будет угодно! а под конец заставил-таки меня под свою дудку плясать! Ну, только слушай ты меня! Ненавистник он мне, всю жизнь он меня казнил да позорил, а наконец и над родительским благословением моим надругался, а все-таки, если ты его за порог выгонишь или в люди заставишь идти — нет тебе моего благословения! Нет, нет и нет! Ступайте теперь оба к нему! чай, он и буркалы-то свои проглядел, вас высматриваючи!
Сыновья ушли, а Арина Петровна встала у окна и следила, как они, ни слова друг другу не говоря, переходили через красный двор к конторе. Порфиша беспрестанно снимал картуз и крестился: то на церковь, белевшуюся вдали, то на часовню, то на деревянный столб, к которому была прикреплена кружка для подаяний. Павлуша, по-видимому, не мог оторвать глаз от своих новых сапогов, на кончике которых так и переливались лучи солнца.
— И для кого я припасала! ночей недосыпала, куска недоедала… для кого? — вырвался из груди ее вопль.

Изучайте английский язык с помощью параллельного текста книги "Господа Головлевы". Метод интервальных повторений для пополнения словарного запаса английских слов. Встроенный словарь. Аналог метода Ильи Франка по изучению английского языка. Всего 815 книг и 2624 познавательных видеоролика в бесплатном доступе.

So judge for yourselves how it must make my heart ache to see my hard-earned money, money I went through torments to get, you may say, thrown out into the gutter for no earthly reason."

Вот теперь и судите: каково мне видеть, что после таких-то, можно сказать, истязаний, трудовые мои денежки, ни дай ни вынеси за что, в помойную яму выброшены!

Porfiry Vladimirych was ready to rend his garments, but refrained, fearing there would be no one in the village to mend them.
Pavel Vladimirych, as soon as the fairy tale was over, fell back into his wonted apathy, and his face resumed its customary dull expression.

Порфирий Владимирыч готов был ризы на себе разодрать, но опасался, что в деревне, пожалуй, некому починить их будет; Павел Владимирыч, как только кончилась «сказка» о благоприобретении, сейчас же опустился, и лицо его приняло прежнее апатичное выражение.

"That is why I asked you to come here," began Arina Petrovna anew.
"Now judge us, me and the villain.

Porfiry Vladimirych felt his turn had come, and he prepared to hold forth, but approached the subject in a roundabout way.

Порфирий Владимирыч почувствовал, что праздник на его улице наступил, и разошелся соловьем.
Но, как истинный кровопивец, он не приступил к делу прямо, а начал с околичностей.

"If you will permit me, dearest mother, to express my opinion," he said, "here it is in two words: children must obey their parents, blindly do their bidding, cherish them in their old age.
That's all!

— Если вы позволите мне, милый друг маменька, выразить мое мнение, — сказал он, — то вот оно в двух словах: дети обязаны повиноваться родителям, слепо следовать указаниям их, покоить их в старости — вот и все.

Children are loving creatures who owe their parents everything, from their persons to the last rag they possess.

Дети — это любящие существа, в которых все, начиная от них самих и кончая последней тряпкой, которую они на себе имеют, — все принадлежит родителям.

Сложена она была как богиня; бюст не представлял ни без толку наваленных груд, ни той удручающей скатертью дороги, которая благоприятна только для скорой езды на почтовых. Всё было на своем месте, в препорцию и настолько приятно для глаз, что когда я мельком взглянул на себя в зеркало, то увидел, что губы мои сами собой сложились сердечком.

Что такое дети, милая маменька? Дети — это любящие существа, в которых всё, начиная от них самих и кончая последней тряпкой, которую они на себе имеют, — всё принадлежит родителям. Поэтому родители могут судить детей; дети же родителей — никогда. Обязанность детей — чтить, а не судить.

Ибо как бы мы ни были высокоумны и даже знатны, но ежели родителей не почитаем, то оные как раз и высокоумие, и знатность нашу в ничто обратят. Таковы правила, кои всякий живущий в сем мире человек затвердить должен.

Никогда не приходило Арине Петровне на мысль, что может наступить минута, когда она будет представлять собой «лишний рот», – и вот эта минута подкралась и подкралась именно в такую пору, когда она в первый раз в жизни практически убедилась, что нравственные и физические ее силы подорваны. Такие минуты всегда приходят внезапно; хотя человек, быть может, уж давно надломлен, но все-таки еще перемогается и стоит, – и вдруг откуда-то сбоку наносится последний удар. Подстеречь этот удар, сознать его приближение очень трудно; приходится просто и безмолвно покориться ему, ибо это тот самый удар, который недавнего бодрого человека мгновенно и безапелляционно превращает в развалину.

Позабыть глубоко, безвозвратно, окунуться в волну забвения до того, чтоб и выкарабкаться из неё было нельзя.

Во Франции лицемерие вырабатывается воспитанием, составляет, так сказать, принадлежность «хороших манер» и почти всегда имеет яркую политическую или социальную окраску. Есть лицемеры религии, лицемеры общественных основ, собственности, семейства, государственности, а в последнее время народились даже лицемеры «порядка». Ежели этого рода лицемерие и нельзя назвать убеждением, то, во всяком случае, это – знамя, кругом которого собираются люди, которые находят расчет полицемерить именно тем, а не иным способом. Они лицемерят сознательно, в смысле своего знамени, то есть и сами знают, что они лицемеры, да, сверх того, знают, что это и другим небезызвестно. В понятиях француза-буржуа вселенная есть не что иное, как обширная сцена, где дается бесконечное театральное представление, в котором один лицемер подает реплику другому. Лицемерие, это – приглашение к приличию, к декоруму, к красивой внешней обстановке, и что всего важнее, лицемерие – это узда. Не для тех, конечно, которые лицемерят, плавая в высотах общественных эмпиреев, а для тех, которые нелицемерно кишат на дне общественного котла.

Что Отец совершает и показует в Сыне, ко всему этому принадлежит также – знать день и час суда. «И суд весь даде Сынови: да, якоже чтут Отца, чтут и Сына». Если же Отец Сыну предал творить весь суд, то явно, что предал Ему и ведение о суде, когда и как он будет. Посему не знающий о дне суда есть от Марии рожденный Иисус, потому что нет ничего, о чем бы не знал сущий от Отчего сердца Бог Слово, Который ведает все прежде, нежели приходит оно в бытие.

Слово пространнейшее о вере.

Свт. Амвросий Медиоланский

Ибо Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну

Дал как рожденному 1) — не как облагодетельствованному 2) . Смотри: Он не захотел тебя отнять у Своего Сына, но дает Его тебе как Судию!

Пять книг о вере.

Но страшно, как бы не явился более суровый судья: подумай, какой у тебя будет Судия. Ведь Христу Отец дал весь суд. Стало быть, Он сможет покарать тебя, искупленного смертью, за которого принес Себя |в жертву], чья жизнь, как Ему известно, искуплена Его смертью.

Об Иакове и о блаженной жизни.

Свт. Иоанн Златоуст

Ст. 22-24 Отец бо не судит ни комуже, но суд весь даде Сынови, да вси чтут Сына, якоже чтут Отца. (А) иже не чтит Сына, не чтит Отца пославшаго Его. Аминь, аминь глаголю вам, яко слушаяй словесе Моего и веруяй Пославшему Мя имать живот вечный, и на суд не приидет, но прейдет от смерти в живот

Отец не судит ни комуже, но суд весь даде Сынови, да вси чтут Сына, якоже чтут Отца. Итак, не следует ли, скажут, назвать Его и Отцом? Никак. Он для того и сказал: Сына, чтобы мы чтили Его, остающегося Сыном, так же как Отец; а кто называет Его Отцом, тот уже не чтит Сына, как Отца, но смешивает их. Так как люди побуждаются не столько благодеяниями, сколько наказаниями, то Он и говорит здесь так грозно, чтобы по крайней мере страх понудил их чтить Его. А когда говорит: весь суд, выражает этим то, что и Он властен и наказывать, и награждать, делать то и другое, как Ему угодно. Выражение же: даде употреблено для того, чтобы ты не почитал Его нерожденным и не думал, будто есть два Отца. Все, что есть в Отце, это же есть и в Сыне, только Он рожден и остается Сыном. А чтобы убедиться, что выражение: даде здесь равносильно выражению родил, выслушай изъяснение этого из другого места: якоже, говорит Он, Отец имать живот в Себе, тако даде и Сынови живот имети в Себе (ст. 26). Что же? Неужели Отец прежде родил Его, а потом уже дал Ему жизнь? Ведь дающий дает что-либо тому, кто уже существует. Так уже не был ли рожден Он без жизни? Но этого и бесы не могут подумать, потому что это не только нечестиво, но и безумно. Потому как выражение: даде живот означает, что Он родил Его жизнию, так и слова: даде суд значат, что Он родил Его судиею. Чтобы ты, слыша, что Сын имеет виновником Отца, не подумал, будто Сын имеет различествующее от Отца существо и достоинством ниже Его, вот Он Сам грядет судить тебя, доказывая и этим Свое равенство. Тот, Кто имеет власть наказывать и награждать, кого хочет, Тот, конечно, обладает такою же силою, как и Отец. А иначе, если бы Сын уже по рождении Своем, впоследствии, получил эту честь, то можно бы спросить, по какому же поводу Он почтен так впоследствии? Каким преуспеянием Он достиг того, что получил такое достоинство и возведен в такой сан? Не стыдно ли вам – так дерзко приписывать эти человеческие и унизительные свойства Существу бессмертному, не имеющему ничего превзошедшего во времени? Для чего же, скажете вы, Он так говорит о Себе? Для того, чтобы сказанное было удобоприемлемо и проложило путь к высшим понятиям. Для того Он и смешивает в Своих словах и то, и другое (и возвышенное, и уничиженное), и смотри – как; кстати, рассмотрим это сначала. Он сказал: Отец Мой делает, и Аз делаю, показывая этим Свое равенство и равночестность с Отцом; но иудеи искаху Его убити. Что же Он после этого делает? Он смягчает выражения, но мысли удерживает те же самые и говорит: не может Сын творити о Себе ничесоже. Затем опять возвышает слово: яже бо Отец творит, сия и Сын такожде творит; опять говорит смиренно: Отец бо любит Сына и вся показует Ему, яже Сам творит; и больша сих покажет Ему; снова возвышенно: якоже бо Отец воскрешает мертвыя и живит, тако и Сын, ихже хощет, живит; и опять смиренно и вместе возвышенно: Отец бо не судит ни комуже, но суд весь даде Сынови; и еще возвышеннее: да вси чтут Сына, якоже чтут Отца. Видишь ли, как Он разнообразит Свое слово, употребляя в нем наименования и выражения то возвышенные, то уничиженные, так, чтобы и для тогдашних людей оно могло быть удобоприемлемо, и будущие ничего не теряли, от возвышенных выражений получая надлежащее понятие и о прочих? А иначе, если слова Его сказаны не по снисхождению к людям, для чего прибавлены такие возвышенные выражения? Кто имеет право сказать о себе нечто высокое, а между тем говорит что-либо уничиженное и смиренное, тот, конечно, имеет на то благовидную причину и некоторое особенное намерение; а кто должен говорить о себе смиренно и между тем скажет что-нибудь великое, тот для чего станет употреблять выражения, превосходящие его природу? Это уже не особое какое-либо благонамерение, а крайнее нечестие.

Свт. Кирилл Александрийский

Ибо Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну

«Отец бо не судит никомуже, но суд весь даде Сынови». Приводит другое богоприличное и досточудное дело, посредством многих рассуждений убеждая в том, что Он есть Бог по природе и истинно. И действительно, кому же другому мог бы приличествовать суд над вселенной, как не одному сущему над всеми Богу, Которого и призывают к этому Божественные Писания, говоря то «воскресни Боже, суди земли» (Пс. 81:8), то опять: «яко Бог судия есть, сего смиряет и сего возносит» (Пс. 74:8). Впрочем, «суд дан Ему от Отца» – это говорит Он не как находящийся вне обладания им, но как человек и домостроительно, научая, что все подобает относить к Божественной природе, в которой и Сам Он пребывая, как Слово и Бог, имеет в Себе Самом власть над всем. А как стал человеком, к которому сказано в одном месте: «ибо что имеешь, чего не получил?» (1Кор. 4:7), то и справедливо признает, что Он получил (суд).

…Потом, кроме того, должно обратить внимание и на следующее. Судить или быть судьей – это скорее суть действия или проявления того, что мыслится под сущностями, чем сами по себе сущности в их истинности. Так, мы совершаем некое действие, когда производим суд, но собственно остаемся тем, что мы есть. Если же суду или совершению суда мы придадим значение сущностей, то разве не окажется необходимым и невольным признать, что некоторые из существующих совсем не могли бы существовать, если бы не являлись судьями, и с окончанием суда у них, конечно, прекращалась бы сущность? Но мыслить так есть верх нелепости. Суд есть некое действие, и ничто другое. Что же, следовательно, дал Отец Сыну? Никакого преимущества как бы из собственной природы в предоставлении Ему всего суда (не дал), а скорее – действие, простирающееся на судимых. Каким же поэтому образом Отец будет больше или выше природой и что приложившим будет Он Сыну, чего не было в Сыне, говорящем: «вся, елика имать Отец, Моя суть» (Ин. 16:15)?

Слушай же, наконец, как поэтому надо понимать выражение «дал». Как Бог и Отец, имея силу творить, все творит чрез Сына, как чрез Свою Силу и Крепость; так, и имея силу судить, совершает и это чрез Сына, как чрез Свою Правду. Это подобно тому, как если бы сказать, что и огонь сущему из него по природе действию предоставляет сжечь что-либо. Так, благочестиво толкуя выражение «дал», мы избегнем сетей дьявола. Если же с бесстыдным упорством продолжают утверждать, что приложена Ему слава от Отца чрез объявление Его судьей земли, то пусть научат нас, как же в таком случае можно еще представлять Господом славы Того, Кто и в последние времена увенчивается этой честью?

Толкование на Евангелие от Иоанна. Книга II.

Свт. Иларий Пиктивийский

Ибо Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну

И что Ему дан весь суд, показывают и природа, и рождение: ибо и иметь все может только одна, не имеющая отличий, природа, [но] даже и рождение не может иметь что-либо, если [это] не дано. Дан же [Ему] весь суд, потому что Он оживотворяет тех, кого хочет. Но нельзя усмотреть, что у Отца суд отнят, раз Он не судит, ибо суд Сына — от суда Отчего. Ибо Им дан [Сыну] весь суд.

О Троице.

Прп. Иоанн Дамаскин

Ибо Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну

Итак, Божество совершенно, непреложно и неизменно. Оно, по своему предведению, предопределило все, не от нас зависящее, назначив всему свойственное и приличное время и место. Поэтому-то Отец не судит никому же, но суд весь даде Сынови (Ин. 5:22) . Ибо судит, конечно, Отец и Сын, как Бог, и Дух Святый; но один Сын, как человек, телесным образом снидет и сядет на престоле славы (Мф. 25:31), потому что только ограниченному телу приличны схождение и сидение, и будет судить вселенную в правде (Деян. 17:31).

Точное изложение православной веры.

Прп. Максим Исповедник

Как нам, согласно благочестию, понимать слова Евангелия: Отец не судит никого, но весь суд отдал Сыну? И почему в другом месте Господь говорит: Я не сужу никого (Ин. 8, 15), но слово, которое Я говорил, оно будет судить его (Ин. 12, 48)?

Будучи Богом, ни Отец, ни Сын никого судить не будет — ведь и человек становится судьей для людей, а не для животных. Отец отдал суд Сыну не потому, что Сын есть Бог, а потому, что Он стал человеком. Он будет судить всех, сравнивая Свою человеческую жизнь с нашей. А также будет судить и Его слово, то есть учение, которое Он явил посредством дел, согласно написанному: что Иисус делал и чему учил от начала (Деян. 1, 1).

Вопросы и затруднения.

Блж. Августин Иппонийский

Ибо Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну

Немного раньше мы думали, что Отец творит нечто, чего не творит Сын , [когда Он говорил: ибо Отец любит Сына, и все показывает Ему, что Сам творит (Ин. 5:19)] как будто Отец творил, а Сын смотрел. Таково было плотское понимание, ослабляющее нашу мысль, как если бы Отец делал то, чего не делал Сын; Сын же смотрел, как Отец показывает то, что созидается Отцом. Стало быть, как будто Отец творил то, чего не творил Сын, только мы уже видим, что нечто творит Сын, чего не творит Отец. Каким образом Он приводит нас в движение и увлекает нашу мысль, влечет туда и сюда, на одном месте, плотском, оставаться не дозволяет, чтобы, приводя в движение, упражнять, упражняя, очищать, очищая, делать восприимчивыми, восприимчивых делать совершенными! Что делают с нами эти слова?

Трактат на Евангелие от Иоанна.

На суде Бог явится не в образе Божием, но в образе Сына Человеческого. Не потому, что не будет судить Тот, Кто дал весь суд Сыну, поскольку о Нем говорит Сын: «Это Тот, Кто будет взыскивать и судить» (Ин. 8:50); но сказано: Отец не судит никого, но весь суд отдал Сыну, и как если бы было сказано: «Отца никто не увидит на суде живых и мертвых, но все увидят Сына, ибо Он есть также Сын Человеческий и может быть видим нечестивыми, когда и те увидят Того, Кого пронзили».

О Троице.

Блж. Феофилакт Болгарский

Ст. 22-24 Ибо Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну, дабы все чтили Сына, как чтут Отца. Кто не чтит Сына, тот не чтит и Отца, пославшего Его. Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь

Христос, сотворив многие знамения, доказал, что Он может благодетельствовать. Но так как не убедил и не привлек их к достойному почитанию Себя, то говорит, что Отец отдал Сыну всякий суд, чтобы страх суда преклонил их воздать Ему почтение. Ибо мы, люди, особенно неразумнейшие из нас, обыкновенно научаемся нужному более страхом, чем благодеяниями. Слова «Отец отдал суд Сыну» понимай так, что Он родил Его Судьею, подобно тому, как слышишь, что Он дал Ему жизнь, и понимаешь, что Он родил Его Живущим. Так как Отец есть причина бытия Сына, то и говорится, что все, что ни имеет Сын, принял от Отца, как имеющий это от Него по естеству. Таким образом и суд имеет Он от Отца так же, как имеет оный Отец. Чтобы мы, слыша, что Отец есть причина Сына, не стали понимать, что Он произвел Его, как и твари, и чрез то не ввели уменьшения чести, для сего Он говорит, что между Отцом и Сыном нет никакого различия. Ибо кто имеет власть наказывать и награждать, как хочет, тот имеет силу, одинаковую с Отцом; посему и почитать Его должно так же, как Отца; «дабы, - говорит, - все чтили Сына, как чтут Отца». Так как ариане думают чтить Сына как тварь, то оказывается, что они и Отца чтут как тварь. Ибо они или совсем не чтут, и потому должны стать в ряд с иудеями, или, если чтут Его как тварь, а Его должно чтить как и Отца, то решительно обличаются в том, что они и Отца чтут как тварь. - И иначе, судя по прибавлению, как чтут Отца не чтущие Сына? Ибо прибавляет: «Кто не чтит Сына, тот не чтит Отца», то есть, кто не чтит так, как и Отца. Если кто говорит, что Он есть тварь, превосходнейшая всех творений, и думает, что Ему (как Сыну) ложно и напрасно придается такая честь, тот решительно бесчестит и Отца, пославшего Его. Сказал «пославшего» для того, чтобы они не ожесточились, как мы выше сказали. Ибо Он, как сказано, чудно соединяет учение: иногда дает о Себе свидетельство высокое, как и следовало, иногда смиренное, из-за беснования враждебных иудеев. Ибо если, после воскресения Его из мертвых, после вознесения на небеса, после обнаружения силы Его чрез апостолов, Арий и Евномий восстали против Его славы и низвели Его в тварь, то современные Ему иудеи, видя Его ходящим во плоти, ядущего и пиющего с мытарями и блудницами как одного из многих, чего бы не сделали, если бы Он говорил о Себе одно высокое, а не присоединял и уничиженного? Посему и прибавляет: «Слушающий слова Мои и верующий Пославшему Меня имеет жизнь вечную». Таким образом тем, что слушающие слова Его будут веровать Богу, успокаивает их умы. Ибо не сказал: верующий «Мне», но «Пославшему» Меня. Верующий в Него не приходит на суд, то есть в муку, но живет вечною жизнью, не подлежа смерти душевной и вечной, хотя смерти телесной и временной и не избегнет.

Евфимий Зигабен

Отец бо не судит ни комуже, но суд весь даде Сынови, да вси чтут Сына, якоже чтут Отца

Ст. 22-23: Снова от возвышенного переходит к более низкому. И здесь слово даде должно понимать богоприлично. Говорит так Иисус Христос не только с той целью, чтобы уврачевать немощь иудеев, как сказано, но и чтобы мы знали причину, видели, что Сын не нерожден, и не впали в недуг Савеллия, который думал, что и Отец, и Сын, и Дух Святый – это одно и то же, и нелепо учил, что Святая Троица есть одно лицо. Когда Отец отдал Сыну суд? Ответом на это может служить: прежде всякого когда. Хотя должно было бы прямо ответить: вместе с рождением Сына, но когда же Сын родился, когда Отец не родился? Невозможно, решительно невозможно представить себе какого-либо времени или века, по которому можно было бы дойти до этого предела, хотя бы мы употребили величайшие усилия. Отец отдал всякий суд Сыну, чтобы, боясь Его из-за этого, чтили Его, как чтут Отца. Словом весь обозначил суд, следствием которого служит награда тех, кого Он хочет. Этим, однако, не отнята власть судить у Отца. Если все, что имеет Отец, принадлежит Сыну, кроме нерождаемости, то, очевидно, все, что имеет Сын, принадлежит Отцу, кроме рождаемости. Итак, судит Сын, но при благоволении Отца и содействии Святого Духа, как это мы разумеем и по отношению ко всем Его делам. Следует заметить, что слово якоже (ωσπερ, χαυως) и другие такие же по отношению к несотворенной Троице обозначают равенство, а по отношению к тварям чаще обозначают подобие и частное какое-либо сходство. Но почему Отец отдал суд Сыну? Потому, что Он создал человека в начале, испорченного – воссоздал и даровал спасительные заповеди; а также для того, чтобы ставший человеком судил людей не только как Бог, знающий природу людей, но и как человек, подвергавшийся искушению в ней. Почему же Сын создал человека? Потому что Он есть Мудрость, Слово и Сила Отца (1 Кор. 24, 30; Евр. 1, 3). Почему вочеловечился Сын, а не Отец и не Дух Святой? Потому что должно было Сыну на небе остаться Сыном и на земле, чтобы не было двух Сынов, должно было Создателю возобновить испортившееся Свое создание, разумному существу должно было освободиться от неразумных страстей через разум, или Слово (Λογος), – созданному по образу Божию и изменившему его следовало быть возведену к прежнему достоинству через неизменяемый образ Отца, чтобы таким образом во всем было полное соответствие. Если мы будем почитать Иисуса Христа, как почитаем Отца, то не будем ли и называть Его Отцом? Нет; зная, что Он Сын, мы не будем называть Его Отцом, чтобы не смешать их личных свойств, а только должны почитать Его, как Отца: речь здесь идет о почитании, а не о названии. В несобственном смысле мы называем Его и Отцом, как Творца, Промыслителя и Учителя нашего. Мы видели премудрое и удивительное сплетение возвышенных и простых речей, так что легко понимали речь бывшие в то время и не послужило это вредом и для тех, которые были после. Если бы Иисус Христос говорил простые речи не по снисхождению, то зачем бы Он приплетал сюда возвышенные? Когда говорит о себе уничиженно тот, кто должен говорить о себе возвышенно, то он имеет для себя оправдание в мудрой цели: он делает это с премудрой целью; а когда говорит о себе великое тот, кто должен говорить ничтожное, то делает это не с мудрой целью, а по крайнему высокомерию. Если же Сын ниже Отца, как глупо говорили последователи Ария, то зачем Он требует равной чести с Отцом? И не только требует, но и устрашает, говоря: см. Ин.5:23.

Лопухин А.П.

Ибо Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну

Так как воскресение из мертвых и суд над человечеством были по понятиям иудеев тесно связаны между собой, то власть Сына воскрешать мертвых подтверждается здесь ссылкой на то, что Сыну принадлежит «всякий суд» как единому Судии мира. Этим, однако, не отрицается, что Бог есть Судья мира. Соответствующая выражению «всякий суд» греческая фраза (τὴν κρίσιν πᾶσαν) означает не вообще судящую деятельность, которая принадлежит Богу (Быт.18:25), а суд в особенном смысле слова, именно последний всеобщий суд и притом весь, во всем объеме, в каком предназначено совершить его Мессии (ср. Евр.9:27, 10:27; Мф.7:22 и сл.; Мф.24:37 и сл.; Мф.25:31 и сл.; Лк.19:12–27). Таким образом, Спаситель, воскреситель мертвых, явится и их Судьей.

2) Свт. Амвросий, похоже, противоречит Иларию Пиктавийскому (ниже), однако объяснение лежит в разных целях их сочинений, в которых защищаются отличие Христа и Его равенство

Автор статьи

Куприянов Денис Юрьевич

Юрист частного права

Страница автора

Читайте также: