О ком идет речь провинциальный адвокат который стал главой и душой монтаньяров

Обновлено: 25.04.2024

В свою деревню в ту же пору
Помещик новый прискакал
И столь же строгому разбору
В соседстве повод подавал:
По имени Владимир Ленской,
С душою прямо геттингенской,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт.
Он из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь
И кудри черные до плеч.

Альма матер Ленского

Как говорится - вот Вам явление и нового героя. Помещик, красавец с длинными волосами, поэт и хорошего образования. Учился в Германии в знаменитом Геттингенском Университете в Нижней Саксонии, который работает и по сей день. там учился, к примеру, Великий Гейне, поэтому и неудивительно германофильство Ленского.

От хладного разврата света
Еще увянуть не успев,
Его душа была согрета
Приветом друга, лаской дев;
Он сердцем милый был невежда,
Его лелеяла надежда,
И мира новый блеск и шум
Еще пленяли юный ум.
Он забавлял мечтою сладкой
Сомненья сердца своего;
Цель жизни нашей для него
Была заманчивой загадкой,
Над ней он голову ломал
И чудеса подозревал.

Он верил, что душа родная
Соединиться с ним должна,
Что, безотрадно изнывая,
Его вседневно ждет она;
Он верил, что друзья готовы
За честь его приять оковы
И что не дрогнет их рука
Разбить сосуд клеветника;
Что есть избранные судьбами,
Людей священные друзья;
Что их бессмертная семья
Неотразимыми лучами
Когда-нибудь нас озарит
И мир блаженством одарит.

Романтик и идеалист. Особо хочу обратить Ваше внимание на блестящий оборот "сердцем милый был невежда". По-моему, блестяще.

Негодованье, сожаленье,
Ко благу чистая любовь
И славы сладкое мученье
В нем рано волновали кровь.
Он с лирой странствовал на свете;
Под небом Шиллера и Гете
Их поэтическим огнем
Душа воспламенилась в нем;
И муз возвышенных искусства,
Счастливец, он не постыдил:
Он в песнях гордо сохранил
Всегда возвышенные чувства,
Порывы девственной мечты
И прелесть важной простоты.

Он пел любовь, любви послушный,
И песнь его была ясна,
Как мысли девы простодушной,
Как сон младенца, как луна
В пустынях неба безмятежных,
Богиня тайн и вздохов нежных.
Он пел разлуку и печаль,
И нечто, и туманну даль,
И романтические розы;
Он пел те дальные страны,
Где долго в лоно тишины
Лились его живые слезы;
Он пел поблеклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет.

Такая неслабая характеристика,и очень даже лестная. Видимо, что ленский был очень перспективен. И очень молод. 18 лет.

В пустыне, где один Евгений
Мог оценить его дары,
Господ соседственных селений
Ему не нравились пиры;
Бежал он их беседы шумной.
Их разговор благоразумный
О сенокосе, о вине,
О псарне, о своей родне,
Конечно, не блистал ни чувством,
Ни поэтическим огнем,
Ни остротою, ни умом,
Ни общежития искусством;
Но разговор их милых жен
Гораздо меньше был умен.

Богат, хорош собою, Ленский
Везде был принят как жених;
Таков обычай деревенский;
Все дочек прочили своих
За полурусского соседа;
Взойдет ли он, тотчас беседа
Заводит слово стороной
О скуке жизни холостой;
Зовут соседа к самовару,
А Дуня разливает чай;
Ей шепчут: «Дуня, примечай!»
Потом приносят и гитару:
И запищит она (бог мой!):
Приди в чертог ко мне златой.

Молод, интересен, не беден - конечно же завидный жених. Но разве ему были интересны эти провинциальные амбиции и местные красотки? Несмотря на молодой возраст - вовсе нет. Пищит дама, кстати, арию русалки Лесты из русской переработки оперы Кауэра "Фея Дуная", которая называлась "Днепровская Русалка" и которую считали большой пошлостью.

Но Ленский, не имев, конечно,
Охоты узы брака несть,
С Онегиным желал сердечно
Знакомство покороче свесть.
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
Сперва взаимной разнотой
Они друг другу были скучны;
Потом понравились; потом
Съезжались каждый день верхом
И скоро стали неразлучны.
Так люди (первый каюсь я)
От делать нечего друзья.

Но дружбы нет и той меж нами.
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами — себя.
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно;
Нам чувство дико и смешно.
Сноснее многих был Евгений;
Хоть он людей, конечно, знал
И вообще их презирал, —
Но (правил нет без исключений)
Иных он очень отличал
И вчуже чувство уважал.

Ну вот и сошлись 2 героя. столь разные по темпераменту и возрасту.
Продолжение следует.
Приятного времени суток.

ЖАНРЫ 361
АВТОРЫ 288 315
КНИГИ 693 595
СЕРИИ 26 522
ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 612 783

Знаменитый французский художник Эдгар Дега рассказывал, что, когда он был еще ребенком, мать однажды взяла его с собой навестить подругу, мадам Леба, вдову члена Конвента и монтаньяра, который 9 термидора застрелился, не желая умереть на гильотине. Визит заканчивался, мадам Дега уже стала прощаться, но вдруг внезапно остановилась, взволнованная. Она увидела на стене портреты Робеспьера, Кутона, Сен-Жюста и гневно воскликнула:

— Как! Вы еще храните портреты этих чудовищ?

— Замолчи, Селестина, — пылко откликнулась мадам Леба. — Замолчи! Они святые!

Чудовища или святые? Кем были монтаньяры в действительности? Два века историки занимаются этой тайной…

«Тайны монтаньяров»… О них упоминал Бальзак, обладавший необычайной способностью если не разгадывать, то превращать таинственные истории магическим воображением в сюжеты великолепных романов. Два из них — «Шуаны» и «Темное дело» — прямо связаны с Великой французской революцией. И в других произведениях он часто напоминал о событиях революции, о судьбах ее людей. Без этого, пожалуй, невозможно было бы создать бесподобно верные картины жизни Франции конца XVIII — начала XIX века. Ведь над историей всей Европы еще столетие витал грозный призрак революции. Однако «тайны монтаньяров» так и остались у Бальзака неиспользованной темой.

На первый, поверхностный, взгляд это можно объяснить отсутствием каких-либо тайн. Монтаньяры — самая смелая, передовая группа французских революционеров XVIII века — действовали совершенно открыто, гласно, публично. Они были на виду у народа и много, красноречиво, откровенно говорили о себе сами. Вожди монтаньяров — Жорж Дантон, Максимилиан Робеспьер, Жан-Поль Марат — обладали замечательным ораторским даром.

Но все же в определенном смысле тайны монтаньяров существовали. То были не столько лежащие на поверхности секреты, заговоры или интриги, сколько неразгаданная путаница характеров и стремлений, непредсказуемость сталкивавшихся между собой честолюбий, сложность социальных и политических пружин многих явлений того драматического времени.

И сейчас, спустя 200 лет, эти тайны до конца не раскрыты, хотя ни об одном событии всемирной истории не написано так много, как о Великой французской революции. Ей посвящали свои труды историки. Она привлекала внимание многих выдающихся писателей. О ней часто размышляли профессиональные политические деятели. Обстоятельство весьма знаменательное, ибо объясняет, почему необъятный поток литературы о революции не только не прояснил ее до конца, но даже запутал.

Революция служила и продолжает служить средством политической борьбы, ее опыт используется для идейного оправдания самых неожиданных дел, благо противоречивая, яркая, насыщенная идеями, надеждами и страстями, она давала и дает прецеденты на любой случай.

Может быть, иначе обстоит дело с многочисленными биографическими сочинениями о ее героях? Увы, в них беспристрастия и объективности еще меньше. Причина та же — политические склонности, интересы и предубеждения авторов. Посмертная судьба Робеспьера и Дантона, к примеру, повторяет их реальные прижизненные разногласия — биографы, словно облачаясь в костюмы своих героев, продолжают их борьбу между собой. Одни неизбежно идеализируют Робеспьера, принижая Дантона, другие, подчеркивая величие Дантона, стремятся умалить авторитет Робеспьера.

Однако споры об этих героях революции кажутся легкой перепалкой по сравнению с яростью, кипящей до сих пор из-за Марата. Кто он, исчадие ада или образ божественного откровения? Его истерические заклинания одни считают бредом сумасшедшего, а другие — гениальными пророчествами, сравнимыми лишь с откровениями библейских пророков вроде Исайи. Действительно, сострадание к униженным и оскорбленным сочеталось в нем с бешеной злобой, ненавистью к тиранам и врагам революции. В самом ее начале, когда все наивно радовались осуществлению мечты о свободе и братстве, он первый призвал к террору.

Его ненавидели и боготворили. Шарлотта Корде, вдохновляясь искренними чувствами, пронзила ножом сердце Друга народа. Санкюлоты же, поклонявшиеся ему как Божеству революции, почтили в нем мученика святого дела. По сей день одни объявляют его шарлатаном, другие — несравненным выразителем сути революции.

Только Дантон удостоился персонального памятника в Париже. Но и остальные обрели бессмертие. Возможно, именно благодаря противоречивости суждений о них раскрываются ныне их подлинные черты и своеобразие каждого. Склонные к плюрализму французы создали много интереснейших биографий своих революционных героев.

Что касается наших отечественных авторов, писавших о французских революционерах XVIII века, то над ними тяготеет «злой рок» — укоренившееся убеждение, что представители передового, прогрессивного движения обязательно должны быть идеальными во всех отношениях людьми, вообще не способными совершать какие-либо предосудительные поступки. В результате в изобилии появляются книги о «пламенных революционерах», напоминающие жития святых. В них революцию творят искусственно приукрашенные личности, лишенные слабостей, колебаний, не говоря уже о пороках или преступных склонностях.

Впрочем, идеализация революционеров прошлого свойственна не только нашей историко-революционной литературе. Еще Маркс и Энгельс осуждали канонизацию революционных вождей: «Было бы весьма желательно, — писали они, — чтобы люди, стоявшие во главе партии движения — будь то перед революцией, в тайных обществах или в печати, будь то в период революции, в качестве официальных лиц, — были, наконец, изображены суровыми рембрандтовскими красками во всей своей жизненной правде. Во всех существующих описаниях эти лица никогда не изображаются в их реальном, а лишь в официальном виде, с котурнами на ногах и с ореолом вокруг головы. В этих восторженно, преображенных рафаэлевских портретах пропадает вся правдивость изображения».

К несчастью, подлинная история свидетельствует, что справедливое, в перспективе победоносное движение особенно сильно притягивает к себе карьеристов и проходимцев, лицемерно присоединяющихся к благородному делу ради корыстных целей. Имена Жозефа Фуше, Станислава Фрерона, Жана Тельена, к примеру, фигурировали среди самых известных монтаньяров. Преданность революции они доказывали исключительной жестокостью, доводившей политику террора до крайнего абсурда. Затем они обнаружили столь же чудовищную продажность и реакционность…

В этой книге, в отличие от обычных биографий серии ЖЗЛ, не один, а много героев, хотя главное место уделено, естественно, трем великим вождям монтаньяров — Дантону, Марату и Робеспьеру. Такое «расширение» биографического жанра ведет к более широкому раскрытию среды, в которой они жили и боролись, то есть самой Французской революции и ее главного действующего лица — народа.

Метод сравнительного жизнеописания не зря считается классическим. Он позволяет избежать обычно подстерегающей биографа опасности превратиться в адвоката, а то и апологета своего героя. У автора биографического сочинения неизбежно вырабатывается своеобразный, в чем-то, разумеется, простительный, рефлекс: занимаясь нелегким исследованием жизни и творчества какого-либо одного исторического персонажа, биограф настолько проникается его интересами, что начинает незаметно для себя слепо любить своего героя. По-человечески эта трогательная слабость вполне понятна. Но беда, что от такой сентиментальности страдает истина.

Достоверность, истинность исторических книг зависит и от многого другого. Трудолюбие и добросовестность автора, уровень его знаний, влияние на него предрассудков и заблуждений — все это неизбежно определяет качество труда как в этой, так и в любой другой области человеческой деятельности. Но бывает, что обстоятельства не позволяют сказать людям то, что они думают, вынуждают их скрывать, а иногда искажать истину. В 1939 году в нашей стране вышла очень большая книга, написанная группой авторов по случаю 150-летия Великой французской революции. В ней содержалось много интересного, ценного, правдивого. Однако то время — время, когда создавался этот труд, не могло не наложить на него свою печать. Например, принимавшая устрашающие масштабы политика террора 1793-1794 годов в книге оценивалась так: «В отличие от реакционных историков и публицистов, Маркс и Энгельс показали, что террор был необходим для преодоления сопротивления врагов революции, без чего невозможна была победа революции».

Facebook Если у вас не работает этот способ авторизации, сконвертируйте свой аккаунт по ссылке ВКонтакте Google RAMBLER&Co ID

Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal

Французская революция XVIII века. Диктатура монтаньяров
Историк Дмитрий Бовыкин о Якобинском клубе, политической карьере Робеспьера и падении диктатуры монтаньяров / Курс лекций «Французская революция XVIII века» историка Дмитрия Бовыкина о революционном десятилетии, основных хронологических сюжетах и культурных изменениях той эпохи

Французская революция XVIII века вплоть до сего дня остается темой очень дискуссионной, но одновременно и очень сложной. Чтобы уместить ее в формат курса лекций, часть сюжетов будут построены по хронологии: начало революции, якобинская диктатура и завершение революции, а часть будет посвящена тем проблемам, которые представляются нам наиболее важными: причины революции, Террор, культурные изменения в эту эпоху и историческое значение революции. И наконец, нельзя было обойтись без контрреволюции: без нее представление об этой эпохе было бы неполным. При этом мы исходили из того, что наш рассказ будет про революционное десятилетие, про 1789–1799 годы, хотя одни историки продлевают революцию до установления империи, другие включают в нее годы наполеоновского правления, а третьи полагают, что она длилась до 70-х годов XIX века. © Далее в курсе

___

В эпохе Французской революции есть, пожалуй, два самых ярких момента: первый — взятие Бастилии 14 июля 1789 года, а второй — якобинская диктатура. Почему якобинская? Кто такие якобинцы?
Дмитрий Бовыкин — кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова, заместитель главного редактора журнала «Французский ежегодник»

— Якобинцы — это политический клуб, это ни в коем случае не партия, поскольку по тем представлениям, которые сложились во Франции в конце XVIII века, партий не могло быть как таковых, то есть партии — это плохо. Плохо потому, что партия раскалывает единую волю народа, партия позволяет людям договориться и голосовать не так, как предписывает их совесть. Поэтому обвинение в создании партии было действительно обвинением, синоним к слову «партия» в XVIII веке — это клика, банда. А якобинцы — это политический клуб, для того чтобы встречаться, общаться, что-то обсуждать. Как в дореволюционные годы, так и в годы революции французы встречались в рамках клубов. Их было множество, очень разных: где-то был вступительный взнос, где-то не было вступительного взноса, где-то собиралась более приличная публика, где-то менее. Самые популярные клубы были, конечно, те, в которых участвовали депутаты, поскольку это позволяло не просто что-то обсудить, но и надеяться, что это обсуждение выльется в конкретное решение.

Якобинцы пережили несколько расколов, они выступали, как все французы, сначала за монархию, потом, после нескольких расколов, стали выступать за республику. И когда в 1792 году монархия пала и объявили выборы в Национальный конвент, который должен был написать новую конституцию, то в этот Национальный конвент попало и много якобинцев. Значительная их часть стала садиться на верхних скамьях зала заседаний Конвента, как тогда говорили, «на горе». Гора — montagne по-французски, и те депутаты, которые сидели на этой «горе» получили название монтаньяры. По-русски это правильно переводить как «горцы», но поскольку коннотация будет совершенно другая, то и по-русски они называются монтаньяры.

Одним из лидеров монтаньяров был адвокат из Арраса Максимилиан Робеспьер. Он был избран еще депутатом Генеральных штатов, до того, во время своей политической и юридической карьеры, он позиционировал себя как защитник обездоленных, и с 1789 года он начинает позиционировать себя как защитник народа. Он выступал с очень четко выверенными речами — он не импровизатор, речи писались, но в этих речах он, как правило, обличал власть имущих и защищал народ. И это, собственно, принесло ему огромную популярность прежде всего в Париже, потом уже по всей стране. И популярность эта была столь велика, что постепенно Робеспьеру стало казаться, что ему действительно открыто некое знание о том, как правильно защищать народ, как правильно говорить от имени народа, и стало казаться, что его точка зрения — это и есть точка зрения народа. Он скажет в 1792 году такую характерную фразу, когда его стали обвинять в том, что он потакает толпе:

«Я не вождь, не повелитель, не трибун, не защитник народа, я — сам народ».

Робеспьер становится одним из признанных лидеров монтаньяров. Монтаньяры в Национальном конвенте стремятся к власти, опираясь на парижские низы, на парижан вообще, и в конце концов летом 1793 года им удается с опорой на парижский народ произвести государственный переворот.

31 мая — 2 июня 1793 года вооруженная толпа окружает Конвент, под дулами пушек Конвент исключает из своих рядов политических противников монтаньяров, и их помещают под домашний арест, потом часть из них будет казнена. Таким образом, монтаньяры, которые по численности, конечно, в Конвенте не доминировали — их было 100–150 человек из 750, — начинают Конвентом руководить, и Конвент голосует так, как говорят монтаньяры. Очень условно, конечно, то есть какая-то дискуссия была, но по важным вопросам в Конвенте старались монтаньярам, или, если более конкретно, робеспьеристам, Робеспьеру и его сторонникам, не перечить, потому что было понятно, что за этим могут последовать политические репрессии. Потом, когда одного из депутатов спросят: «Как же вы голосовали за все эти меры? Что вы-то делали в эти годы?» — он даст довольно характерный ответ, он скажет: «Я оставался жив». Собственно, с исключения политических противников монтаньяров из Конвента и можно считать, что начинается диктатура монтаньяров, поскольку Конвент теряет свою легитимность.

Как правильно говорить: диктатура якобинская или диктатура монтаньяров? Говорят и так и так в зависимости от того, что тот или иной историк в эти слова вкладывает. В Советском Союзе было принято говорить «якобинская диктатура», и этим подчеркивалось, что это как бы диктатура народа. То есть Якобинский клуб, его филиалы высказывали свои нужды, высказывали свои требования, монтаньяры шли за этими требованиями, откликались на них, и, таким образом, это была якобинская диктатура. В какой-то мере это действительно так: монтаньяры откликались на требования народа — это бесспорно. Но в реальности, конечно, именно они осуществляли диктаторскую власть, потому что именно они посредством авторитета руководили Конвентом, и Конвент принимал то, что монтаньяры считали правильным. И когда была реорганизована власть в стране, то монтаньяры заняли в этой новой власти лидирующие позиции. Конвент отказался фактически от старой структуры и хотя и принял новую конституцию — она была утверждена на референдуме, — но эту конституцию в действие не ввел.

Было положено как? Принять конституцию, разойтись, новые выборы, а дальше новая жизнь. Конвент и, в частности, монтаньяры сказали: «Нет, конституция прекрасна, отлична, но она хороша для мирного времени, а пока идет война — невозможно, в конституции прекрасный текст, надо высечь его на камне, выставить в публичных местах, но пока будет временный революционный порядок управления». Что это значило? Это значило, что Конвент сосредоточил в своих руках всю власть в стране, то есть поистине диктаторскую власть. Правил он через свои комитеты, которые состояли из тех же самых депутатов. Два таких комитета назывались «великими» в историографии, уже позднее — Комитет общественного спасения и Комитет общей безопасности, были другие комитеты.

Впоследствии Конвент покончил фактически и с принципом выборности должностных лиц, которым очень гордились в первые годы революции, потому что на места направлялись с чрезвычайными полномочиями депутаты Конвента, которые замыкали там всю власть на себя. Они говорили: «Мы представители народа, мы говорим от имени всего народа, значит, мы важнее, правильнее, нам лучше известно, что делать, чем конкретным властям в Нанте, в Бордо, в Тулузе и так далее». И таких депутатов, которые направлялись на места, называли комиссары. То есть слово «комиссар» появилось не после Октябрьской революции или после Февральской, а в конце XVIII века. В народе их часто называли проконсулами, вспоминая римский опыт и намекая на те чрезвычайные полномочия, которые были им даны.

В Комитете общественного спасения сторонников Робеспьера было несколько, и самыми известными из них были два — Луи Антуан Сен-Жюст и Жорж Кутон. Сен-Жюст — фигура очень яркая: молодой человек, один из самых молодых депутатов Конвента, решительный, красивый, не знающий сомнений. Он ездил несколько раз в командировки по стране, его направляли к армиям, чтобы обеспечивать победы, он получил очень хорошее образование еще до 1789 года, наладил личные связи с Робеспьером, его избрали в Конвент, и в Конвенте он приобрел известность, произнеся речь во время суда над королем.

Он произнес фразу, которая прогремела по всей Франции: «Невозможно царствовать и не быть виновным».

То есть король был виноват уже из-за того, что он, собственно, король. Вот он стал близким другом и соратником Робеспьера.

Другим союзником и соратником Робеспьера стал адвокат из Оверни Жорж Кутон, человек в возрасте. Кутон стал инвалидом с 1791 года — у него парализовало ноги, и он пошел в политику, выдвинул сам себя в депутаты, и его избрали, потом переизбрали в Конвент. Кутона считали единственным депутатом, с которым старались не спорить, потому что, как только с ним пытались спорить, он тут же говорил: «Вы спорите с человеком, который одной ногой в могиле», — и политические противники замолкали. Кутон долго не мог решить, к какой группировке примкнуть, решил в конце концов сойтись с Робеспьером и принял настолько активное участие в восстании 31 мая — 2 июня, что во время этого восстания один из депутатов, которых собирались исключить и исключили, бросил ему в лицо следующую фразу: «Кутон жаждет — дайте ему стакан крови».

Вот эти три человека — их называли в народе триумвиратом, — не занимая формально никакой должности (Робеспьер не был руководителем Комитета общественного спасения, и он подчеркивал: «Я обладаю 1/12 власти Комитета»), но за счет морального авторитета, за счет влияния на монтаньяров, на депутатов Конвента этим Конвентом более чем успешно руководили.

Зачем была нужна диктатура монтаньяров, якобинская диктатура? Очень часто в исторической литературе говорят: «Это, конечно, не здорово, это плохо, чудовищно, но как иначе?» 20 департаментов из 83 подчиняется центру, идет гражданская война, идут крестьянские восстания, роялистские восстания, интервенты движутся на Париж. Вот, Комитет общественного спасения, якобинская диктатура смогла мобилизовать все силы, ввести государственное регулирование экономики, принять декреты по аграрным вопросам, пообещав землю крестьянам, и, благодаря огромному напряжению сил, они победили. Во многом это действительно так. Победили, организовали призыв в армию, более миллиона человек под ружье поставили — ни одна европейская страна не имела такой армии, конечно, — и действительно победили. Но когда монтаньяров стали спрашивать: «А что дальше?», то есть какова цель этой диктатуры, к чему она ведет, то ответ на этот вопрос был очень расплывчатым, потому что политической программы как таковой у монтаньяров не было, они отвечали на конкретные вызовы времени. А когда заходил разговор о перспективе, то их речи уходили в космическую плоскость борьбы добра со злом, добродетели с пороком, свободы против тирании.

Когда к лету 1794 года обстановка в стране нормализовалась, а монтаньяры не предложили собственной четкой политической программы, то диктатура монтаньяров пала. Пала в том числе из-за того, что монтаньяры, или якобинцы, активнейшим образом использовали в качестве инструмента своей политической власти террор. И этот террор, конечно, к середине 1794 года уже стал пугать, причем пугать и депутатов Конвента в том числе. Был организован заговор в Конвенте, в этот заговор вошли даже члены Комитета общественного спасения. Один из историков назовет это так: «Правительство само себя свергло», что, в общем-то, правда. И когда 9 термидора II года Республики, или 27 июля 1794 года, Робеспьер поднимается на трибуну, ему не дают говорить, против него выступают депутаты Конвента, и Робеспьер и его сторонники были арестованы и на следующий день казнены.

Elle était fille, elle était amoureuse.
Malfilâtre.

«Куда? Уж эти мне поэты!»
— Прощай, Онегин, мне пора.
«Я не держу тебя; но где ты
Свои проводишь вечера?»
— У Лариных.— «Вот это чудно.
Помилуй! и тебе не трудно
Там каждый вечер убивать?»
— Ни мало.— «Не могу понять.
Отселе вижу, что такое:
Во-первых (слушай, прав ли я?),
Простая, русская семья,
К гостям усердие большое,
Варенье, вечный разговор
Про дождь, про лён, про скотный двор. »

— Я тут еще беды не вижу.
«Да, скука, вот беда, мой друг».
— Я модный свет ваш ненавижу;
Милее мне домашний круг,
Где я могу. — «Опять эклога!
Да полно, милый, ради бога.
Ну что ж? ты едешь: очень жаль.
Ах, слушай, Ленский; да нельзя ль
Увидеть мне Филлиду эту,
Предмет и мыслей, и пера,
И слез, и рифм et cetera.
Представь меня».—Ты шутишь.— «Нету».
— Я рад.— «Когда же?» — Хоть сейчас.
Они с охотой примут нас.

Итак, давайте начнем с эпиграфа. Эту фразу можно перевести с французского как: "Она была девушка, она была влюблена" Эпиграф взят из поэмы «Нарцисс, или Остров Венеры» Автор - Шарль Луи Кленшан Мальфилатр, который, видимо, был очень ценим Пушкиным. Он точно изучал его в Лицее, и, видимо, оплакивал его незавидную участь - француз умер в полной нищете.
Дальше у нас идет предпосылки для того, чтобы Евгений съездил к Лариным. И предпосылок сих две - скука и любопытство.
Пару незнакомых слов могут Вам попасться. Прежде всего Эклога. Этот термин произошел от латинского ecloga, который позаимствовал от др.-греч. εκλογή — отбор, выбор. В античной поэзии данный термин означал избранную идиллию, то есть сцену из пастушеской жизни (как правило, любовную), выраженную в форме повествования или драмы.

Филида же - условно-поэтическое имя, распространенное в идиллической поэзии. Тот же Карамзин не раз сие использовал. То есть Онегин у нас немного стебется. легко так, не обидно :-)
Ну а Et cetera - это латинское выражение означающее «и другие», «и тому подобное», «и так далее».

Поедем.—
Поскакали други,
Явились; им расточены
Порой тяжелые услуги
Гостеприимной старины.
Обряд известный угощенья:
Несут на блюдечках варенья,
На столик ставят вощаной
Кувшин с брусничною водой,

Они дорогой самой краткой
Домой летят во весь опор.
Теперь послушаем украдкой
Героев наших разговор:
— Ну что ж, Онегин? ты зеваешь.—
— «Привычка, Ленский».— Но скучаешь
Ты как-то больше.— «Нет, равно.
Однако в поле уж темно;
Скорей! пошел, пошел, Андрюшка!
Какие глупые места!
А кстати: Ларина проста,
Но очень милая старушка;
Боюсь: брусничная вода
Мне не наделала б вреда.

И все-таки интересно, каким именно вареньем их потчивали, а? :-))) Как Вы думаете? :-)) Тут еще интересная ремарка про брусничную воду. Что такое брусничная вода мы можем узнать из модных поваренных книг тех лет. Ну, например вот что можно вычитать: «Как брусничную воду делать. Взять четверик брусники, из которого половину положить в горшок, поставить в печь на ночь, чтобы парилась, на другой день вынув из печи, протереть сквозь сито, положить в бочонок; а на другую половину четверика, которая не парена, налить три ведра воды, и дать стоять на погребу; из чего чрез двенадцать дней будет брусничная вода». Казалось бы - как этим можно повредить? тут опять или стеб Онегина, или другой вариант. Было модно сочетать в те времена так называемую "французскую водку", сиречь крепкие спиртные напики на основе винограда (но не коньяк) с брусничной водой. Этакий модный коктейль получался. И его можно было реально перебрать.

Ну пойдем дальше.

Скажи: которая Татьяна?»
— Да та, которая грустна
И молчалива, как Светлана,
Вошла и села у окна.—
«Неужто ты влюблен в меньшую?»
— А что? — «Я выбрал бы другую,
Когда б я был, как ты, поэт.
В чертах у Ольги жизни нет.
Точь-в-точь в Вандиковой Мадонне:
Кругла, красна лицом она,
Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне».
Владимир сухо отвечал
И после во весь путь молчал.

Меж тем Онегина явленье
У Лариных произвело
На всех большое впечатленье
И всех соседей развлекло.
Пошла догадка за догадкой.
Все стали толковать украдкой,
Шутить, судить не без греха,
Татьяне прочить жениха:
Иные даже утверждали,
Что свадьба слажена совсем,
Но остановлена затем,
Что модных колец не достали.
О свадьбе Ленского давно
У них уж было решено.

Люди не меняются никогда :-))) Сплетни на пустом месте в полный рост :-)

Татьяна слушала с досадой
Такие сплетни; но тайком
С неизъяснимою отрадой
Невольно думала о том;
И в сердце дума заронилась;
Пора пришла, она влюбилась.
Так в землю падшее зерно
Весны огнем оживлено.
Давно ее воображенье,
Сгорая негой и тоской,
Алкало пищи роковой;
Давно сердечное томленье
Теснило ей младую грудь;
Душа ждала. кого-нибудь,

И дождалась. Открылись очи;
Она сказала: это он!
Увы! теперь и дни и ночи,
И жаркий одинокий сон,
Всё полно им; всё деве милой
Без умолку волшебной силой
Твердит о нем. Докучны ей
И звуки ласковых речей,
И взор заботливой прислуги.
В уныние погружена,
Гостей не слушает она
И проклинает их досуги,
Их неожиданный приезд
И продолжительный присест.

Нда. ключевая фраза ". кого нибудь". Молодая дама, в глуши, прибывая во фрустрации встретила такю диковинную птицу как Онегин. понятно, что влюбилась, и по самые уши. Причем дело тут даже не в достоинствах Евгения, а в том, что просто пора.
Продолжение следует.
Приятного времени суток.

Роман Гончарова «Обрыв» - это третья и заключительная часть знаменитой трилогии, в которую также входят книги «Обыкновенная история» и «Обломов». В этом произведении автор продолжил полемику с воззрениями социалистов-шестидесятников. Писателя волновало стремление некоторых людей забыть о долге, любви и привязанностях, оставить семью и уйти в коммуну ради светлого будущего всего человечества. Такие истории в 1860-х годах случались нередко. Роман Гончарова "кричит" об обрыве нигилистами исконных связей, которые ни в коем случае не должны быть забыты. Об истории создания и кратком содержании этого произведения пойдет речь в данной статье.

Замысел

Роман Гончарова "Обрыв" создавался почти двадцать лет. Замысел книги возник у писателя в 1849 году, когда тот в очередной раз посетил родной Симбирск. Там на Ивана Александровича нахлынули воспоминания детства. Ему захотелось сделать местом действия нового произведения дорогие сердцу волжские пейзажи. Так началась история создания. "Обрыв" Гончарова, между тем, еще не был воплощен на бумаге. В 1862 году Ивану Александровичу довелось познакомиться на пароходе с интересным человеком. Это был художник - натура пылкая и экспансивная. Он легко менял жизненные планы, вечно пребывал в плену своих творческих фантазий. Но это не помешало ему проникнуться чужим горем и оказать в нужный момент помощь. После этой встречи у Гончарова возникла мысль создать роман о художнике, его артистической сложной натуре. Так, постепенно на живописных берегах Волги возникал сюжет знаменитого произведения.

Публикации

Гончаров периодически выносил на суд читателей отдельные эпизоды из неоконченного романа. В 1860 году в "Современнике" был опубликован фрагмент произведения под названием «Софья Николаевна Беловодова». А через год в "Отечественных записках" появились еще две главы из романа Гончарова "Обрыв" - "Портрет" и "Бабушка". Окончательной стилистической правке произведение подверглось во Франции в 1868 году. Полную версию романа напечатали в следующем 1869 году в журнале "Вестник Европы". Отдельно издание произведения увидело свет уже через несколько месяцев. Гончаров часто называл "Обрыв" любимым дитя своей фантазии и отводил ему особое место в своем литературном творчестве.

Образ Райского

Роман Гончарова "Обрыв" начинается с характеристики главного героя произведения. Это Райский Борис Павлович – дворянин из богатого аристократического рода. Он живет в Петербурге, тогда как его имением управляет Бережкова Татьяна Марковна (дальняя родственница). Молодой человек окончил университет, попробовал себя на военной и статской службе, но везде встретил разочарование. В самом начале романа Гончарова «Обрыв» Райскому немного за тридцать. Несмотря на приличный возраст, он «еще ничего не посеял, не пожал». Борис Павлович ведет беззаботную жизнь, не выполняя никаких обязанностей. Однако он от природы наделен «божьей искрой». У него незаурядный талант художника. Райский вопреки советам родственников решает полностью посвятить себя искусству. Однако банальная лень мешает ему самореализоваться. Обладая натурой живой, подвижной и впечатлительной, Борис Павлович стремится разжечь вокруг себя нешуточные страсти. Например, мечтает «пробудить жизнь» в своей дальней родственнице, светской красавице Софье Беловодовой. Этому занятию он посвящает весь свой досуг в Петербурге.

Софья Беловодова

Эта барышня – олицетворение женщины-статуи. Несмотря на то что ей уже довелось побывать замужем, она совершенно не знает жизни. Женщина выросла в роскошном особняке, своей мраморной торжественностью напоминающем кладбище. Светское воспитание заглушило в ней «женские инстинкты чувства». Она холодна, красива и покорна своей судьбе – соблюсти приличия и найти себе следующую достойную партию. Разжечь страсть в этой женщине – заветная мечта Райского. Он пишет ее портрет, ведет с ней долгие беседы о жизни и литературе. Однако Софья остается холодна и неприступна. В ее лице рисует образ искалеченной влиянием света души Иван Гончаров. «Обрыв» показывает, как печально, когда естественные «веления сердца» приносятся в жертву общепринятым условностям. Художнические попытки Райского оживить мраморную статую и добавить к ней «мыслящее лицо» с треском проваливаются.

Провинциальная Русь

В первой части романа знакомит читателя и с другим местом действия Гончаров. «Обрыв», краткое содержание которого описывается в этой статье, рисует картину Руси провинциальной. Когда Борис Павлович приезжает в родную деревню Малиновка на каникулы, он встречает там свою родственницу – Татьяну Марковну, которую все почему-то называют бабушкой. На самом деле это живая и очень красивая женщина лет пятидесяти. Она ведет все дела в имении и воспитывает двух девочек-сироток: Веру и Марфеньку. Здесь же читатель впервые сталкивается с понятием «обрыв» в его прямом значении. Согласно местной легенде, на дне расположенного недалеко от именья огромного оврага однажды ревнивый муж убил жену и соперника, а затем зарезал и себя. Самоубийца будто был похоронен на месте преступления. Все боятся посещать это место.

Собираясь в Малиновку вторично, Райский опасается, что там «не живут, растут люди» и нет никакого движения мысли. И ошибается. Именно в провинциальной Руси он находит бурные страсти и настоящие драмы.

Жизнь и любовь

Доктрины модных в 1960-е годы нигилистов оспаривает «Обрыв» Гончарова. Анализ произведения свидетельствует о том, что даже в построении романа прослеживается эта полемика. Общеизвестно, что, с точки зрения социалистов, миром правит классовая борьба. Образами Полины Карповой, Марины, Ульяны Козловой автор доказывает, что жизнь движется любовью. Она не всегда бывает благополучной и справедливой. Степенный мужик Савелий влюбляется в беспутную Марину. А серьезный и правильный Леонтий Козлов без ума от своей пустой жены Ульяны. Учитель неосторожно заявляет Райскому, что все необходимое для жизни есть в книгах. И ошибается. Мудрость также передается от старшего поколения к младшему. И разглядеть ее – значит понять, что мир гораздо сложнее, чем кажется с первого взгляда. Этим и занимается на протяжении всего романа Райский: находит необыкновенные загадки в жизни самых близких ему людей.

Марфенька

Двух совершенно разных героинь представляет читателю Гончаров. «Обрыв», краткое содержание которого хоть и дает представление о романе, но не позволяет ощутить всю глубину произведения в полной мере, сначала знакомит нас с Марфенькой. Эта девушка отличается простотой и детской непосредственностью. Она кажется Борису Павловичу сотканной из «цветов, лучей, тепла и красок весны». Марфенька очень любит детей и нетерпеливо готовит себя к радости материнства. Возможно, круг ее интересов узок, но вовсе не так замкнут, как «канареечный» мир Софьи Беловодовой. Она знает много из того, что старшему братцу Борису недоступно: как растить рожь и овес, сколько нужно леса, чтобы построить избу. В конце концов Райский понимает, что «развивать» это счастливое и мудрое создание бессмысленно и даже жестоко. Об этом его предупреждает и бабушка.

Вера – совершенно другой тип женской натуры. Это девушка с передовыми взглядами, бескомпромиссная, решительная, ищущая. Гончаров старательно подготавливает появление этой героини. Сначала Борис Павлович слышит лишь отзывы о ней. Все рисуют Веру как человека незаурядного: она в одиночестве живет в заброшенном доме, не боится спускаться в «страшный» овраг. Даже ее внешность таит загадку. В ней нет классической строгости линий и «холодного сияния» Софьи, отсутствует детское дыхание свежести Марфеньки, зато имеется какая-то тайна, «невысказывающаяся сразу прелесть». Попытки Райского проникнуть на правах родственника в душу Веры встречают отпор. "Красота имеет также право на уважение и свободу", - заявляет девушка.

Бабушка и Россия

В третьей части произведения на образе бабушки фокусирует все внимание читателя Гончаров Иван Александрович. «Обрыв» рисует Татьяну Марковну как апостольски убежденную хранительницу устоев старого общества. Она – важнейшее звено в идейном развертывании действия романа. В бабушке писатель отразил властную, сильную, консервативную часть Руси. Все ее недостатки являются типичными для людей одного с ней поколения. Если отбросить их, то перед читателем предстает «любящая и нежная» женщина, счастливо и мудро управляющая «маленьким царством» - деревней Малиновка. Именно здесь Гончаров видит воплощение земного рая. В поместье никто не сидит без дела, и каждый получает то, в чем нуждается. Однако и расплачиваться за свои ошибки каждому приходится самостоятельно. Такая участь, например, ждет Савелия, которому Татьяна Марковна разрешает жениться на Марине. Расплата настигает со временем и Веру.

Очень забавным является эпизод, в котором бабушка, чтобы предостеречь своих воспитанниц от неповиновения родителям, достает нравоучительный роман и устраивает сеанс назидательного чтения для всех домочадцев. После этого даже покорная Марфенька проявляет своеволие и объясняется с давним поклонником Викентьевым. Татьяна Марковна замечает потом, что то, от чего она предостерегала свою молодежь, они в ту же минуту в саду и проделали. Бабушка самокритична и сама смеется над своими неуклюжими воспитательными методами: «Не везде пригожи они, эти старые обычаи!»

Поклонники Веры

На протяжении всего романа Борис Павлович несколько раз собирает и разбирает свой дорожный чемодан. И всякий раз любопытство и уязвленное самолюбие останавливают его. Ему хочется разгадать тайну Веры. Кто же ее избранник? Им мог оказаться ее давний почитатель, Тушин Иван Иванович. Он удачный лесопромышленник, деловой человек, олицетворяющий по Гончарову «новую» Россию. В своем имении Дымки он построил ясли и школу для простых детей, установил короткий рабочий день и так далее. Среди своих крестьян Иван Иванович и сам первый работник. Значительность этой фигуры со временем понимает и Райский.

Однако, как узнает читатель из третьей части романа, избранником Веры становится апостол нигилистической морали Марк Волохов. В городке о нем говорят страшные вещи: он входит в дом исключительно через окно, никогда не отдает долги и собирается затравить собаками полицмейстера. Лучшие черты его натуры – независимость, гордость и привязанность к друзьям. Нигилистические взгляды кажутся Гончарову несовместимыми с реалиями русского быта. Автора отталкивает в Волохове глумление над старыми обычаями, вызывающее поведение и проповедь свободных половых отношений.

Бориса Павловича, напротив, очень привлекает этот человек. В диалогах героев прослеживается некая общность. Идеалист и материалист одинаково далеки от реальности, только Райский объявляет себя выше нее, а Волохов старается спуститься как можно «ниже». Он опускает себя и свою потенциальную возлюбленную до естественного, животного существования. В самом облике Марка есть что-то звериное. Гончаров в «Обрыве» показывает, что Волохов напоминает ему серого волка.

Падение Веры

Этот момент является кульминацией четвертой части, да и всего романа в целом. Здесь «обрыв» символизирует грех, низ, ад. Сначала Вера просит, чтобы Райский не пускал ее в овраг, если услышит оттуда выстрел. Но потом начинает биться в его руках и, пообещав, что это свидание с Марком станет для нее последним, вырывается и убегает. Она вовсе не лжет. Решение расстаться - абсолютно правильное и верное, у влюбленных нет будущего, но уходя, Вера оборачивается и остается вместе с Волоховым. Гончаров изобразил то, чего еще не знал строгий роман 19 века – падение своей любимой героини.

Просветление героев

В пятой части автор показывает восхождение Веры из «обрыва» новых, нигилистических ценностей. В этом ей помогает Татьяна Марковна. Она понимает, что грех внучки можно искупить только покаянием. И начинается «странствие бабушки с ношей беды». Не только за Веру она беспокоится. Она боится, что вместе со счастьем и покоем внучки из Малиновки уйдут жизнь и благополучие. Все участники романа, свидетели событий проходят через очищающий огонь страданий. Татьяна Марковна в конце концов признается внучке, что в юности совершила такой же грех и не покаялась перед богом. Она считает, что теперь Вера должна стать «бабушкой», управлять Малиновкой и посвятить себя людям. Тушин, жертвуя собственным самолюбием, идет навстречу с Волоховым и сообщает ему о том, что девушка больше не хочет его видеть. Марк начинает понимать глубину своих заблуждений. Он возвращается на военную службу с тем, чтобы затем перевестись на Кавказ. Райский решает посвятить себя скульптуре. Он чувствует в себе силы большого художника и думает развить свои способности. Вера начинает приходить в себя и понимать настоящую ценность тех чувств, которые испытывает к ней Тушин. Каждый герой романа в финале повествования получает шанс изменить свою судьбу и начать новую жизнь.

Подлинную картину воззрений и нравов дворянской России середины 19 века нарисовал в романе "Обрыв" Гончаров. Отзывы литературных критиков свидетельствуют о том, что писатель создал настоящий шедевр русской реалистической прозы. Размышления автора о преходящем и вечном актуальны и в наши дни. Каждому стоит ознакомиться с этим романом в оригинале. Приятного прочтения!

Автор статьи

Куприянов Денис Юрьевич

Юрист частного права

Страница автора

Читайте также: