Кто погубил францию как не адвокаты
Обновлено: 19.04.2024
В связи с последней «перестройкой» судебной системы и всё более набирающими обороты антилиберальными настроениями, захотелось осмыслить судебную реформу Александра II, которая во многом служила образцом (по крайней мере, судя по риторике) для правовых реформ 1990-х, идеи которых сегодня «зашатались».
Для начала решил заглянуть в «Русскую историю с древнейших времен» историка-марксиста М.Н. Покровского (1868 – 1932). Меня увлекла не столько его оценка самой судебной реформы (ее результаты, по его мнению, были весьма скромные), сколько описание состояния дореформенной юстиции.
Я не проверял факты, сообщенные М.Н. Покровским, но, насколько мне известно, в откровенной лжи его не уличали, критиковали в связи с несогласием с концепцией и его оценками исторических событий. Работа Покровского написана в 90-е годы XIX века.
Отсутствие нотариата
Одной из причин судебной реформы, по Покровскому, была несовместимость старой системы с буржуазным укладом. Развитый буржуазный оборот был невозможен без нотариусов: «…для того чтобы засвидетельствовать самый пустячный документ, надо или околачивать пороги судебной палаты по целым неделям, или платить взятки чуть ли не дороже самого документа». Прибегнуть ко взятке пришлось аж самому министру юстиции графу Панину, «причем давал эту взятку собственными руками директор департамента министерства юстиции». Это, кстати, к вопросу о «вертикали» в николаевской России. Невозможно представить, что столь крупному чиновнику сейчас пришлось бы прибегать к таким способам решения проблем.
«Адвокаты»-мошенники
«Нельзя вести гражданские дела в стране, где нет адвокатуры, где «ходатай по делам» был чем-то вроде мошенника, которого судебное начальство во всякую минуту может не только выгнать из канцелярии суда (дальше его и не пускали), но и выслать совсем из города или посадить в тюрьму». Смех смехом, а вот коллеги сталкивались с откровенным «футболом» и де-факто изгнанием из суда (системы общей юрисдикции) за вполне законные и корректные по форме требования и вопросы.
Отношение к адвокатуре в николаевской России прекрасно иллюстрирует диалог московского генерал-губернатора кн. Голицына и самого Николая I. Разговор состоялся по поводу желательности легальной адвокатуры. «Ты, я вижу, долго жил во Франции и, кажется еще во время революции, а потому не удивительно, что ты усвоил себе тамошние порядки. А кто, кто погубил Францию, как не адвокаты, вспомни хорошенько! Кто были Мирабо, Марат, Робеспьер и другие? Нет, князь, пока я буду царствовать – России не нужны адвокаты, без них проживем», - отвечал своему собеседнику Николай Павлович.
О способах ускорения рассмотрения дел
«Вместо столь опасной адвокатуры снизу Николай Павлович оберегал интересы своих подданных при помощи особой адвокатуры сверху в лице жандармских офицеров». Покровский приводит в книге историю как в один из городов был прислан жандармский офицер с указанием не выезжать из города, до тех пор, пока не будут решены все судебные дела. Председатель палаты, к которому явился жандарм, задумался над исполнением поручения, затем велел принести из канцелярии все дела. «Потом, взяв одно дело и поднеся его к своим глазам или, лучше сказать, к носу, объявил: решение суда утвердить, и положил его на правую сторону. Потом взял другое дело и, делая те же движения, заявил: решение суда отменить. Затем при тех же приемах, начал быстро откладывать дела то направо, то налево, вскрикивая: утвердить, отменить, и т.д. По окончании сего жандарм уехал с донесением, что все дела в палате решены».
О значении «преюдиции» для Третьего отделения
«Третье отделение являлось универсальным ходатаем за всех «невинных»: не было дела – преимущественно гражданского, где деньгами пахло, - которое оно отказалось бы принять к своему рассмотрению, не стесняясь ни существовавшими законами, ни состоявшимися уже судебными решениями».
О примирительных процедурах
Покровский писал, что в конце царствования Николая I при МВД действовала юридически не существующая комиссия, которая подвергала кредиторов аресту «до тех пор, пока они или не помирятся с должником, или не умерят своих претензий, или вовсе не прекратят своих взысканий».
О независимости и неприкосновенности судей и заботе об инвестиционном климате
Накануне судебной реформы петербургскому генерал-губернатору кн. Суворову донесли о неправильном решении петербургского коммерческого суда. «Князь не стал долго думать: весь состав суда был немедленно же арестован. Когда в «сферах» это вызвало переполох (как раз петербургскому коммерческому суду приходилось чаще всего иметь дело с «Европой» в лице иностранного купечества), Суворов объяснил, что он подписал бумагу об аресте не читая».
Когда нам говорят о своем собственном, особом пути в сфере права, нужно всегда очень внимательно и дотошно уточнять, не имеется ли в виду вышеописанное. Впрочем, нельзя сказать, что традиции николаевской России совсем уж мертвы сегодня, спустя полтора столетия.
[Источник цитирования: Покровский М.Н. Избранные произведения. Книга 2. М., 1965. С. 382 – 384].
Петербург встаёт не рано, в 9-10 часов на улицах пусто. Костюм извозчиков такой же, как у большинства рабочих, мелких торговцев и т. д.: на голове суконная дынеобразная шапка либо шляпа с маленькими полями и плоской головкой, этот головной убор похож на женский тюрбан или берет басков; и молодые, и старые носят бороды, тщательно расчёсываемые, взгляд их лукав, так что когда видишь этих людей, кажется, что попал в Персию, длинные волосы падают с обеих сторон, закрывая уши, сзади же острижены под скобку, бороды достигают груди; кафтан из синего, зелёного или серого сукна, без воротника, опоясан ярким шёлковым кушаком; высокие кожаные сапоги.
Николай вставал раньше всех в России, в зимние дни в 7 часов утра проходившие по набережной Невы у Зимнего дворца могли видеть Николая сидящим в кабинете за письменным столом при свете четырёх свечей, покрытых абажуром, и подписывающим вороха бумаг. Он знал поимённо всех офицеров и нижних чинов Петербурга и окрестностей, в 8 утра он являлся на линейное и ружейное учение сапёров, уезжал в 12 (с ним Шарлотта) в Петергоф, а затем четыре часа скакал двенадцать вёрст до лагеря и оставался там до вечерней зари, лично руководя прокладкой траншей, заложением мин и фугасов. В гвардейском корпусе, состоящем из 24 пехотных и кавалерийских полков и 6 отдельных батальонов и дивизионов, он знал по фамилиям всех офицеров и фельдфебелей, всех пажей Пажеского корпуса, всех воспитанников школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров из кадетских корпусов.
Ни один частный дом в Петербурге и общественное здание в России не возводились и не перестраивались без его ведома, все проекты он рассматривал сам. Войска в строю, мундиры и воротники, застёгнутые на пуговицы, руки по швам тешили его глаз, военных отличали усы, усы их привилегия, никто кроме них не смел растить усы, права на усы лишены даже военные медики и капельмейстеры.
У Николая 13 сподвижников, министры, князе-графы: Волконский, Чернышёв, Канкрин, Бенкендорф, Перовский, Уваров, Протасов[324], Толь, Клейнмихель, Нессельроде, Панин, Киселёв, Адлерберг, Меншиков, – из знакомых здесь один Эдуард, друг детских игр, получивший от Николая шрам ружьём, он стал главнокомандующим над почтовым департаментом. В своём роде Канкрин, единственный неноситель формы в России, нарушитель, министр финансов. Идя на прогулку по Зеркальной линии Гостиного двора, он одевался в военный генеральский костюм, на ногах тёплые полуботфорты с кисточками (запрещёнными), тёплая шинель с поднятым воротником, обвязанным шерстяным шарфом, лишь на голове форменная штука – треуголка с султаном из белых перьев, а на глазах зелёный шёлковый зонтик. Николай выговаривал ему, но не переубедил и сказал в сердцах: старик, старик!
О том, как работали 13 министерств, пишет барон М. А. Корф: денежная отчётность в таком порядке, что о находящейся в суде частной сумме 650 000 рублей потерян всякий след, кому она принадлежит, никто не знал, и её хранили под названием «сумма неизвестных лиц». Наконец члены 3-го департамента преданы суду – три, а члены 4-го – двадцать четыре раза! Картина тем ужаснее, что место действия в столице, окно в окно с кабинетом Николая. Сколько долговременный опыт ни закалил членов Государственного совета, однако и они при докладе этого дела были вне себя.
С годами Николай занимается государственными делами единовластно. Н. М. Колмаков[325] пишет со слов генерал-губернатора Москвы светлейшего князя Д. В. Голицына[326]: вскоре после моего назначения в Москву ко мне принесли массу протоколов, где определялась торговая казнь через палачей на площадях. Не моё дело, а суда. Я подписывать отказался. Вызвали в Петербург, Николай: в чём дело? – Ввиду отсутствия защиты о вине подсудимого мне невозможно подписывать. – У тебя есть прокуроры и стряпчие, чтобы судить. – Нет, Николай, – позволил я себе сказать, – прокуроры и стряпчие не защитники, а преследователи, тут нужны адвокаты. Николай при слове «адвокаты» нахмурился и сказал: – А кто погубил Францию, как не адвокаты? Кто были Мирабо, Марат, Робеспьер? Нет, князь, – заключил Николай, – пока я буду царствовать, России не нужны адвокаты, без них проживём.
На преступников налагались клейма – в XVII веке калёным железом, а со времён Петра I особыми штемпелями с наложенными на них стальными иглами, образовывавшими буквы. Иглы эти вонзались в тело, от них раны, которые «для неизгладимости» затирались порохом. Вместо пороха (он ценился!) Николай открыл смесь индиго и туши. По высочайше утверждённому 10 мая 1839 года положению комитета министров заготовлены образцы орудий для телесного наказания преступников, как-то: кнут, притяжные ремни и штемпеля. Л. А. Серяков пишет: я живо помню: кобыла – доска длиннее человеческого роста, дюйма 3 толщиною и пол-аршина ширина, на одном конце вырез для шеи, а по бокам вырезы для рук, так что, когда клали на кобылу, преступник обхватывал её руками и уже на другой стороне руки скручивались ремнём, шея притягивалась также ремнём, равно как и ноги. Другим концом доска крепко врывалась в землю наискосок, под углом. Далее. Кнут состоял из довольно толстой и длинной рукоятки, к которой прикреплялся толстенный кнут длиною аршина полтора, а на кончик кнута навязывался шести-или восьмивершковый, в карандаш толщиной, четырёхгранный сыромятный ремень. Шпицрутен – палка, в диаметре несколько менее вершка, в длину сажень, это гибкий, гладкий лозовый прут. Таких прутьев для предстоящей казни нарублено множество, многие десятки возов.
Наступило время на второй неделе Великого поста. Морозы в те дни лютые. На плацу врыта кобыла, близ неё два палача, парни лет 25, широкие в плечах, в красных рубахах, плисовых шароварах и в сапогах с напуском. Около 9 утра прибыли осуждённые к кнуту, их клали на кобылу по очереди, так что одного били, а другие стояли и ждали. Первого положили из тех, кому 101 кнут. Палач отошёл шагов на пятнадцать, потом медленно – тихим шагом пошёл, кнут тащился меж ног по снегу, когда палач подходил близко к кобыле, то высоко взмахивал правой рукой с кнутом, раздавался свист, а затем удар; опять отходил и опять приближался и т. д. Первые удары делались крест-накрест, с правого плеча по рёбрам под левый бок и слева направо, а потом начинали бить вдоль и поперёк спины. Мне казалось, что палач с первого же раза весьма глубоко прорубил кожу, смахивая с кнута полную горсть крови. Казнимых рубили как мясо. После 20-30 ударов подходил к стоявшему тут же на снегу полуштофу, наливал стакан водки, выпивал и опять принимался. Всё это делалось очень, очень медленно. Когда наказуемый не издавал уж ни стона, ему развязывали руки и доктор давал нюхать спирт. Если находили, что тот ещё жив, опять привязывали к кобыле и наказывали далее.
Под кнутом не один умер, помирали и на второй и на третий день. Но кнутом казнь не оканчивалась, отбив число, снимали с кобылы и сажали на барабан, спина походила на высоко вздутое рубленое мясо, на неё накидывали тулуп, палач брал коробочку, вынимал рукоятку, на которой сделаны были буквы из стальных шпилек по 1/2 дюйма длины, держа рукоятку в левой руке, палач приставлял штемпель ко лбу несчастного и правой рукой со всего размаху ударял по концу рукоятки, шпильки вонзались в лоб, и так получалось требуемое клеймо, так же высекали буквы на обеих щеках. Казнь кнутом продолжалась до сумерек, и всё это время бил барабан.
Николай любил наблюдать, как мучат мужчин, и часто смотрел казни. Наказания же шпицрутенами на другом плацу, за оврагом. Музыка, видите ли, там играет целый день – барабан да флейта! Много народу бежало! бегут! Два батальона солдат, тысячи полторы построены в две шеренги параллельно, лицом к лицу, каждый держит в левой руке ружьё у ноги, а в правой шпицрутен. Вызывали штук по пятнадцать осуждённых, спускали с них рубахи до пояса, голову оставляли открытой, руки привязывали к примкнутому штыку так, что штык приходился против живота, вперёд бежать невозможно, напорешься, а спереди тебя тянут за приклад два унтер-офицера. Ни остановиться, ни попятиться. Твёрдая инструкция. Вот всех установили, и под звуки барабана и флейты они начинают идти друг за другом. Каждый солдат делает из шеренги (правой ногой!) шаг вперёд, бьёт шпицрутеном и встаёт на место. Наказуемый получает удары справа и слева, и голова его дёргается то в ту, то в другую сторону. Во время шествия по этой зелёной улице слышим одни крики несчастных: братцы, помилосердствуйте! Если кто-то падал и не мог идти, подъезжают сани-розвальни, в них кладут обессилевшего и везут вдоль шеренг, удары притом продолжались до тех пор, пока тот дохнуть не мог. В таком случае подходит доктор и даёт нюхать спирт. Мёртвых выволакивают вон, за фронт. Ни одному из наказанных не было менее тысячи ударов, большей же частью давали по две и три тысячи.
Первые адвокаты появились в древнем Риме, которыми были патроны, совмещающие две профессии: юрисконсультов и адвокатов. Корпорация профессиональных защитников в суде сформировалась в Риме в эпоху Империи. Документально зафиксированная коллегия юристов-защитников формировалась на основе хорошо известных в позднейшие времена принципов: требовалось быть занесённым в матрикулы (официальный список лиц с определённым уровнем доходов) и успешно сдать испытания (экзамены) по праву. Устройство адвокатуры, сложившееся в эпоху Империи, было классическим. Оно стало основой всех последующих видоизменений адвокатуры, вплоть до новейшего времени.
Суд Древней Руси, использовавший приёмы так называемого суда Божьего (испытание водой или калёным железом, применение «поля», то есть вооружённого поединка тяжущихся сторон), практически обходился без адвокатуры, так как принцип личной явки в суд неукоснителен, а «суд Божий» требует только истца и ответчика, а не защитника.
О профессиональных поверенных в суде на Руси сообщается в законодательных памятниках XV века. Наиболее известны свидетельства из древнего Новгорода о праве любого тяжущегося в суде иметь поверенного. К середине XVII века в России уже существовало сословие наёмных поверенных, которых закон именовал стряпчими
В ходе «великих реформ», проведенных во второй половине 19 века, было создано сословие присяжных поверенных (адвокатура) комплексная реформа судоустройства и судопроизводства, разработанная в 1861—1863 годах, утвержденная в 1864 годи проведенная в 1866—1899 годах. Граф Д. Н. Блудов выступал с инициативами, связанными с улучшениями судебной системы, еще с середины 1840-х годов. В 1844 году он подал Николаю I подробную записку, предлагающую значительные изменения судебных порядков. Николай I, хотя и многократно выражавший недовольство работой судов, не был расположен к проведению реформ. Законодательные работы графа Блудова в его царствование шли вяло и были безрезультатны. После воцарения Александра II, в 1858 году, Блудов подал свою записку повторно и встретил со стороны императора поддержку. В 1857—1860 годах на рассмотрение в Государственный Совет было внесено 14 законопроектов, посвященных судоустройству, организации адвокатуры, усовершенствованию уголовного и гражданского процесса; многие из них были развитием идей 10-20 летней давности.
Предложения графа Блудова оказались промежуточной стадией между старым законодательством и принятыми в 1864 году новыми Судебными уставами.
1864 год считается годом рождения российской адвокатуры. В начале июля в Самаре, как и в других городах России, отмечалось 150летие этой даты.
2 июля в гостиничном комплексе «Holiday INN» состоялась конференция «Молодая адвокатура России». 3 июля в помещении Самарской государственной филармонии состоялся Гала-концерт фестиваля адвокатского творчества. Перед концертом проходило и награждение лучших представителей этой адвокатской профессии, в том числе были вручены высшие адвокатские награды — медали имени Федора Плевако. Зачитывались поздравления от правительства РФ, от временно исполняющего обязанности губернатора Самарской области Николая Меркушкина и от депутатов Самарской областной Думы.
Председателю Правления «Лиги азербайджанцев Самарской области», члену Общественной палаты Самарской области Ширвану Керимову был вручен специальный диплом Губернской думы. Поблагодарив областной парламент за награду, г-н Керимов сказал, что сожалеет, что на мероприятии, посвященном весьма значительному для российского общества институту, не сочли нужным присутствовать руководители области, региональные парламентарии. В наше время, когда в фаворе находятся главным образом представители силовых структур, не совсем достойное внимание к адвокатуре косвенно выражает отношение властей к судебной системе в целом, особенно в части ее независимости. «Когда среди наших депутатов станет больше тех, кто привык защищать интересы граждан, тогда и законы будут приниматься более продуманные и гуманные», — заключил Ш. Керимов и призвал адвокатов активнее участвовать в общественной жизни.
(материал будет опубликован в очередном номере «Очага»)
В Москве в царствование императора Николая Павловича генерал-губернатором был светлейший князь Дмитрий Владимирович Голицын .
В доме и семействе которой я жил, я слышал от него следующий рассказ.
«Вскоре после моего назначения в Москву, — говорил князь, — ко мне принесли массу протоколов местной уголовной палаты для утверждения.
В этих протоколах определялась торговая казнь … Таковые протоколы, по существовавшим правилам, не прежде приводились в исполнение, как по утверждении оных генерал-губернатором.
Выслушав объяснения докладчика об этих протоколах, — продолжал князь, — я спросил его: с какой стати мне, лицу, облеченному только высшей административной, а не судебной властью, без всякого убеждения о том, правильны ли решения палаты или нет, приходится утверждать эти кровавые протоколы?
— Само собой разумеется, докладчик указывал на законы, но я — сказал князь, — остался при своем и протоколов не подписал.
Обстоятельство это дошло до сведения государя, и вот при одном моем представлении ему он меня спросил: что это значит?
Я объяснил, что ввиду отсутствия защиты о вине подсудимого при моих обязанностях, по званию генерал-губернатора, мне невозможно обсудить правильность решения палаты, а потому просил устранить меня от подписи и утверждения тех протоколов.
— У тебя есть прокуроры и стряпчие, — возразил государь, — чтобы судить о правильности решения.
— Нет, государь, — позволил я себе сказать, — прокуроры и стряпчие не защитники, а преследователи, — тут нужны адвокаты.
Государь при слове «адвокаты» видимо нахмурился и сказал: «Да ты, я вижу, долго жил во Франции, и, кажется, еще во время революции, а потому неудивительно, что ты усвоил себе местные порядки. А кто, — продолжал государь говорить громко, — кто погубил Францию, как не адвокаты* , вспомни хорошенько! Кто были Мирабо , Марат , Робеспьер и другие?! Нет, князь, — заключил государь, — пока я буду царствовать — России не нужны адвокаты, без них проживем. Делай то, что от тебя требует закон, более я ничего не желаю».
Чем кончилась участь протоколов московской уголовной палаты — не знаем, но слова и рассказ светлейшего князя Дмитрия Владимировича Голицына у меня сохранились свежо в памяти.
* — речь идет о Великой французской революции . Робеспьер в годы революции был инициатором политики террора, из-за которой по Франции прокатилась волна политических убийств и репрессии. Марат издавал революционную газету, где призывал к убийствам и расправой над врагами революции. Почему император упомянул Мирабо мне не вполне ясно. Робеспьер и Марат были убиты своими бывшими сторонниками. Мирабо скончался от болезни.
155 лет назад, 2 декабря 1864 г., император Александр II собственноручно заложил под стройное здание российской государственности страшную мину замедленного действия. И одновременно вывел отечественную литературу на принципиально новую орбиту, навечно сделав само понятие «русский психологический роман» неким недосягаемым эталоном.
Для этого понадобилось немногое. Поставить подпись на четырёх новых законодательных актах, которые целиком и полностью изменили всю систему судоустройства Российской Империи. Вот на этих: «Учреждение судебных установлений», «Устав уголовного судопроизводства», «Устав гражданского судопроизводства» и «Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями». Всё вместе принято называть «Судебной реформой 1864 г.», хотя это было только начало — новая судебная система допиливалась и шлифовалась по ходу дела чуть ли не до конца XIX столетия.
Честно говоря, до сих пор не вполне ясно, какой именно результат этой реформы более важен и более ценен в историческом плане — прямой или побочный? Что следует назначить номером один — создание почти идеальных системных предпосылок для революции или выведение русской литературы в мировой топ?
Впрочем, начать лучше с экспозиции этого действа, которую лучше прочих обрисовал министр внутренних дел Российской Империи Сергей Ланской: «В дореформенной России администрация ездила верхом на юстиции». Грубо говоря, до реформы рассчитывать на правосудие было как минимум неосторожно — независимого суда не существовало в принципе, уголовное следствие велось полицией и в судах не проверялось, право сторон и подсудимых на защиту было ограниченным, адвокатуры не существовало вообще. Суд был просто придатком государственного аппарата со всеми вытекающими последствиями.
Реформой же утверждалась независимая судебная власть, вводился суд присяжных, судебное следствие, состязательность процесса и, разумеется, необходимость в адвокатуре. Словом, юстиция из нелюбимой и не очень-то нужной падчерицы в одночасье стала силой, с которой приходилось считаться и которая сформировала совершенно иную, принципиально новую реальность.
Первым на это дело откликнулся Фёдор Достоевский, который по горячим следам, уже спустя год после того, как реформа была запущена, приступает к созданию одного из самых известных своих романов — «Преступление и наказание». В котором чуть ли не половина действующий лиц — как раз юристы. Если кто не помнит, главный психологический поединок, так сказать, сражение двух волевых характеров, происходит между приставом следственных дел Порфирием Петровичем и убийцей Родионом Раскольниковым, который — внезапно — бывший студент-юрист.
Одного этого произведения было бы вполне достаточно для того, чтобы русская литература была признана высочайшей, почти недостижимой вершиной психологизма. Но этого Достоевскому было мало. В своём последнем романе «Братья Карамазовы», который был окончен в 1880 году, он снова возвращается к реалиям пятнадцатилетней давности, когда сам суд присяжных с публичными выступлениями прокурора и адвоката был в новинку. О том, чем именно стал этот роман для мировой литературы, лучше прочего говорит знакомая многим фраза: «Человечество делится на три категории. Тех, кто читал „Братьев Карамазовых“, тех, кто ещё прочтёт, и тех, кто никогда не прочитает».
Один из самых читаемых русских писателей всех времён и народов просто не мог бы стать таковым, если бы судебная реформа не открыла новую — юридическую — реальность. О том, насколько сам Достоевский был вовлечён в этот удивительный мир, говорила его жена: «Ах, как жаль, что ты не прокурор! Ведь ты самого невинного упрятал бы в Сибирь своею речью. Зачем ты не пошёл в адвокаты?! Ведь ты самого настоящего преступника обелил бы чище снега. Право, это твое манкированное призвание!»
Это тот самый бонус — или побочный результат. Приятный, полезный, ставший поводом для гордости, но при всём при этом — случайный. Его могло и не быть вовсе. А вот неизбежность революции в том или иной виде была Судебной реформой заложена системно.
Здесь на самом деле всё очень просто. Принцип разделения властей на независимые ветви — законодательную, исполнительную и судебную — подразумевает Конституцию и как минимум ограничение самодержавия. Как максимум — республиканскую форму правления.
Свыше даровать народу хотя бы одну ветвь независимой власти — это значит запустить самоубийственный для самодержавия процесс. Вот как писал об этот сенатор и член Государственного совета Российской Империи Виктор Фукс: «В новом суде подозревали не только гарантию правильности решения гражданских и уголовных дел, но и могущественное орудие против произвола полиции, против посягательства администрации на личную свободу граждан, своего рода политический habeas corpus — исходную точку в недалеком будущем целого арсенала конституционных порядков».
Криминолог Николай Полянский выразился и того жёстче: «Судебные уставы — наша первая конституционная хартия. В них впервые устанавливались правовые гарантии против произвола и усмотрения правительственной власти».
Но прозорливее прочих оказался, как ни странно, отец царя-реформатора — император Николай I. Вот что он сказал, когда ему предлагали ввести состязательный суд и сформировать корпус адвокатов: «Кто, кто погубил Францию, как не адвокаты? Кто были Мирабо, Марат, Робеспьер?! Нет, пока я буду царствовать, России не нужны адвокаты — без них проживём».
Если кто-то ещё сомневается в правоте и провидческом даре Николая I, можно вспомнить, кем по профессии были, например, Александр Керенский и Владимир Ленин.
Автор статьи
Читайте также: